Сад вечерних туманов

– Я чувствовал, что любуюсь теми же видами, которые он описал в своих дневниках. Бывали дни, когда я не встречал в пути ни единого человека. Я выбирал долгие, трудные дороги в обход – только затем, чтобы попасть в знаменитую долину или побывать в монастыре на вершине горы. Я жил в разные времена года и, подобно траве и деревьям, менялся с ними – от лета до осени. Когда год подошел к концу, я направился к дому, следуя за облаками, несшими первый зимний снег. Мацу, наш привратник, сразу даже не узнал меня. Деньги у меня кончились еще за много недель до этого. У меня был вид нищего-попрошайки, но я сразу же пошел в кабинет отца. Достал из потрепанной в странствиях сумки свои альбомы с рисунками и положил ему на стол. Отец перелистал несколько первых страниц и окинул меня долгим-долгим взглядом. Во мне зашевелилось подозрение, что я разочаровал его. «Остальное мне смотреть незачем, – сказал отец, глядя мне прямо в глаза. – Когда придет весна, ты начнешь работать младшим садовником в дворцовых садах».

Некоторое время Аритомо пристально глядел на меня.

– То была самая длинная из всех пережитых мною зим. Я никак не мог дождаться, когда она кончится. Мне было девятнадцать лет, когда я стал одним из садовников императора, – сказал он. – Случалось, в дворцовых садах я видел его сына, наследного принца Хирохито. Я был всего на год его старше.

– Вы когда-нибудь говорили с ним?

– Он был увлечен биологией моря и хорошо в ней разбирался. Однажды он спросил меня, знаю ли я что-нибудь об этом. Я ответил ему, что я простой садовник.

Я взглянула на свои руки и подумала о том, как Аритомо разговаривал с человеком, причинившим мне столько боли и навлекшим на меня столько утрат.

– Хирохито было двадцать пять лет, когда он стал императором, – продолжал Аритомо. – К тому времени у меня уже сложились взгляды на то, как создавать сады. Я знал, чего хотел и что для сада правильно. Некоторым старым садовникам я не нравился, только они ничего не могли со мной поделать. Я был очень талантлив. Я не похваляюсь: я был талантлив. И я нравился императору, ему нравились мои замыслы. Я быстро вырос в чинах среди дворцовых садовников. Я женился на Асуке.

Он указал на мою чашку:

– Этот чай с плантации ее отца.

– Вы говорили мне, что она умерла. От болезни?

– В год Тигра, в 1938-м, когда мне самому было тридцать восемь, жизнь моя переменилась. Асука забеременела. – Он умолк, воспоминание затуманило взгляд. – Это был бы наш первый ребенок.

Мы оба опустили лица и сидели, не отрывая глаз от столешницы.

– Что случилось?

– Она была слишком хрупка. И умерла во время родов. Она и ребенок. Мой сын. – Он потер большим пальцем старый след от воды на столе.

Я понимала, что должна высказать ему, какая жалость одолевает меня от услышанного, только самой мне никогда не нравилось, когда люди жалели меня.

– Почему вы приехали в Малайю? – спросила я. – Почему выбрали это место?

Кернельс забрался по ноге Аритомо и устроился у него на коленях.

– Мы имели право принимать заказы от клиентов за пределами дворца – при условии, что Имперская Канцелярия Садов даст согласие. Нашими клиентами были аристократы. У императрицы Нагако был кузен, которому хотелось, чтобы я разбил для него сад. Так что, вскоре после того, как Асука умерла, я вернулся к работе: это был единственный способ дальнейшего существования для меня, – сказал Аритомо. – Какая же это была беда! С самого первого дня мы с ним препирались из-за моих планов. Он считал себя большим докой-садовником. Навязывал свои собственные идеи. Уже через месяц он потребовал, чтобы я внес изменения в свои планы. Кардинальные изменения.

– А вы?

– Император поговорил со мной. Просил меня извиниться и внести изменения. Я отказался. Никому не позволялось менять мои планы настолько, чтоб можно было втиснуть в сад теннисный корт. – Аритомо поморщился. – Теннисный корт! Так что я вышел в отставку. С год не знал, чем себя занять. Я не принимал больше никаких заказов. Я наведывался в «отрешенный мир», слишком много пил и валял дурака с женщинами. Однажды я вспомнил чайного плантатора из Малайи, с которым встречался за несколько лет до этого. Я так и не удосужился навестить его. «Так, – сказал я себе. – Непременно напишу ему. И отправлюсь в Малайю. Попутешествую малость».

– Бывали ли вы с тех пор дома?

– Это уже не мой дом. Родители мои умерли. То, что я знаю, что помню, а также всех друзей, когда-то у меня бывших – все унесло бурей.

Взор его поник, уперся в лежавшие на столе ладони.

– Все, чем я владею сейчас, это воспоминания.

Я глянула на него, мужчину, устроившего себе дом на этом нагорье, следящего из своего сада, как одно смутное время года сменяется другим, как минуют годы и он становится старее.

– Сад заимствует у земли, у неба, у всего вокруг, но вы заимствуете у времени, – медленно выговорила я. – Ваши воспоминания – это тоже некая форма шаккея. Вызываете их, чтобы жизнь ваша ощущалась не такой пустой. Вроде гор и облаков над вашим садом: видеть их можно, но они навсегда останутся недосягаемы.