Сад вечерних туманов

Дня четыре, если не пять, шагали мы по джунглям, прежде чем вышли на пропитанную гудроном дорогу. Парень поднял руку и указал направление, произнеся: «Ипох». Я спросила, как его зовут, но он только рукой махнул, повернулся и шмыгнул обратно в джунгли.

Ехавший в город водитель грузовика, груженного тапиокой, остановился и подвез меня. От него я узнала, что Япония капитулировала еще двадцать дней назад.

Война кончилась.

Глава 20

Монахини в монастыре по-прежнему причитали, когда я завершила рассказ.

— Война кончилась, — произнесла еще раз.

Мне полагалось бы почувствовать облегчение, излив то, что сидело закупоренным внутри, да вот только легче не стало.

— Покажи мне свою руку, — сказал Аритомо. — Сними перчатку.

Он уже много раз видел ее непокрытой. Я даже не шелохнулась. Он кивнул мне, и я стащила левую перчатку, высвободив два обрубка. Он взял мою руку, огладил пальцами шрамы.

— Ты левша, — произнес он.

— Фумио об этом тоже знал. Мне пришлось заново учиться делать простейшие вещи.

— Тот рисунок сада каре-сансуй, что ты видела в домике Томинаги Нобуру, — заговорил Аритомо. — Что было на нем?

Я подумала, припоминая:

— Три камня в одном углу и два низких плоских серых камня по диагонали напротив них, а позади — миниатюрная сосна, которой придана форма зазубренного храмового колокола.

— Сухой горно-водный сад[229] в летнем доме его деда на озере Бива[230], — кивнул Аритомо. — Ему триста лет, и он известен во всей Японии.

Он помолчал.

— Томинага-сан был человеком, разбиравшимся в «искусстве расстановки камней».

— Но не таким искусным, как ты.

— Сам он считал себя не менее искусным. Томинага-сан был двоюродным братом императрицы, — продолжил он так тихо, что я подумала, будто он разговаривает сам с собой. — Мы знали друг друга еще с тех пор, как были мальчишками лет пяти-шести.

— Так это с ним ты спорил из-за того, как устраивать сады!

Мне следовало бы догадаться раньше!

— Из-за Томинаги император и уволил тебя.

Аритомо ничего не сказал в ответ. Я воскликнула:

— Глупо было препираться из-за какого-то сада!

— Дело было вовсе не в саде. Речь шла о том, во что каждый из нас верил. Он всегда был неуступчив во взглядах, в своих принципах. Я как-то сказал ему, что из него получится отличный солдат.

— Не такой уж он был несгибаемый, — возразила я. — Он не подчинился приказу. Помог мне бежать.

— Вот это и вправду ему не было свойственно. Он всегда самым решительным образом защищал наше государство, неизменно был предан императору, нашим вождям.

— Он о тебе слова плохого не сказал. Даже часто восхвалял сады, созданные тобой.

Аритомо как-то вдруг постарел лицом.

— Зато чту он сделал с заключенными… чту мы сотворили со всеми вами…

Он затих, потом выговорил:

— Ты ведь никогда никому не рассказывала об этом?

— Пыталась отцу рассказать, один раз. Он и не пожелал слушать. И братец мой тоже…

— А твои друзья?

— Я оказалась отсечена от мира, который знала прежде. Я не отбрасывала тень, понимаешь? Было такое чувство, будто все вокруг знакомо и в то же время неузнаваемо. Иногда я так пугалась… то есть пугалась того, что это чувство не оставит меня до конца жизни.

— Ты все еще там, в лагере, — заметил Аритомо. — Тебе не удалось сбежать.

— Точно, часть меня осталась там, похороненная заживо с Юн Хонг и всеми остальными заключенными, — медленно-медленно выдавила я из себя. — Часть меня, которую пришлось оставить.

Я замолкла. Аритомо меня не торопил.

— Наверное, сумей я вернуться в лагерь и вызволить ту часть меня, то, может, и смогла бы снова ощутить себя единым целым.

— Судя по всему, что тебе известно, — сказал он, устремив взгляд вдаль, — лагерь… и шахта тоже… вполне могли бы находиться за теми горами.

— Там было не так высоко. И там было влажно. И жарко. — Я глубоко вдохнула. — И в воздухе не было ничего от этой… этой чистоты.

— Ты пробовала искать свой лагерь?

— После того как поправилась, только этим и занималась. Хотела найти, где они убили Юн Хонг. Хотела дать волю ей… ей и всем, кто погиб там. Устроить им подобающее погребение. Только о том лагере никто ничего не знал: ни японцы, ни военнопленные или солдаты, с которыми я беседовала.

Почесывая обрубки на руке, я сообразила, что так и не надела опять перчатки. И удивилась тому, что не ощущаю стыда или ужаса.

— Я объехала несколько поселений оранг-асли и всякий раз описывала место, куда попала и где меня выходили, но никто ничего не знал и о туземцах, спасших меня.

— Что, по-твоему, было внутри тех ящиков, что прятали в шахте?

— Мы считали, что оружие и боеприпасы, — сказала я. — Но позже, когда до нас стали доноситься слухи, что Япония проигрывает войну, мне показалось странным, что это оружие не пускают в ход.

— За несколько месяцев до высадки наших солдат, — признался Аритомо, — Томигава приехал повидаться со мной.

Я вся подалась вперед и уставилась на него:

— Он приезжал сюда? И чего же он хотел?

— От имени императора он передал мне в дар водяное колесо.

Аритомо разглядывал линии на своих ладонях.