Сад вечерних туманов

Стареющие эвкалипты по сторонам подъездного пути не спилены, чешуйки их коры покрывают землю. Я наклоняюсь, чтобы подобрать одну: на ощупь она напоминает старый пергамент, высохший и потрескавшийся. Дойдя до конца аллеи, останавливаюсь взглянуть на Дом Маджубы. Свет изнутри лучится вокруг него золотым нимбом, отражаясь в пруде. Мне приятно видеть, что Фредерик содержит его таким же, каким он был при жизни Магнуса, пусть флаг Трансвааля больше и не развевается. На флагштоке мягко колыхался зеленый вымпел с эмблемой чайной плантации Маджуба в виде контура капско-голландского дома.

Стрелиции вдоль стен сменились красными китайскими розами. «Это так банально», — подумала я, подходя к входной двери. Горничная ведет меня по коридорам к гостиной. Дом содержится так же, как и прежде: может быть, из уважения к Эмили, думаю я. Бронзовая скульптура леопарда осталась на прежнем месте: хищник в вечной погоне за добычей.

Мебель в гостиной — все та же, из желтого дерева, которую Магнус привез с Мыса, хотя обивка новая — в сине-белую полоску. В одном углу — рояль «Бехштейн». Картины Фомы Бэнса и литографии Пьернифа не тронуты: мне чудится, что корни хинных деревьев выломались из рамок и вросли в стены. Помнится, я читала в каком-то журнале, что работы этих двух художников нынче стоят целое состояние.

Минуя медаль Магнуса за Бурскую войну, останавливаюсь перед гравюрой Аритомо, изображающей Дом Маджубы, той самой, разрешить использовать которую просил меня Фредерик. Я вспоминаю о других гравюрах, которые мы с Тацуджи рассматривали сегодня, и еще — о его татуировке.

Появилось больше книг, чем раньше, дополнительные полки занимают целую стену комнаты. Склонив голову набок, просматриваю некоторые названия: «По просторам вельда куда глаза глядят», «Пионеры Великого Трека»[144], «В ополчении буров», «Де ла Рей[145]: Лев Трансвааля». Есть тут и другие книги, романы и поэтические сборники на африкаанс писателей, о которых я ничего не знаю: К. Луи Лейпальд, К.Дж. Лангенховен, Юджин Марей, Н.П. ван Вейк Лоу.

— Магнус не слишком-то много рассказывал о Бурской войне или о своей жизни в Южной Африке, — говорит Фредерик.

Я и не слышала, как он вошел. Одет в серый блейзер, белую сорочку с голубым шелковым галстуком: мне всегда приятно видеть, что кто-то не жалеет усилий, чтобы одеться как подобает.

— Эти книги помогли мне понять тот мир, который он покинул.

— Это был и твой мир.

— Только его больше нет. Он сгинул.

На какой-то миг он кажется растерянным.

— Ты как-то рассказывала что-то такое про то, как умирают старые страны — чтобы их могли заменить новые. Помнишь?

И тут же часто-часто принимается махать ладонью в воздухе, словно вдруг понимает: он просит меня о том, на что я больше не способна.

— Это было в день, когда мы встретились впервые, — говорю я, радуясь, что могу сразу же вспомнить это. — На браай… — повожу подбородком в сторону окон, выходящих на сад позади дома.

Тепло отсвета разделенных воспоминаний: Фредерик единственный из немногих оставшихся, с кем я и вправду такое тепло чувствую.

— И ведь я была права, да? Малайя стала Малайзией. Сингапур от нас отделился. А еще Индонезия, Индия, Бирма… — двигаясь дальше вдоль книжной полки, я снимаю с нее «Красные джунгли» и показываю ему. — До сих пор храню экземпляр с твоей дарственной надписью мне.

— По-прежнему вполне прилично расходится в продаже, эта, а еще моя книга о происхождении чая. В отличие от романов — их больше не печатают.

— Над чем-нибудь работаешь в данный момент? — на секунду я захотела рассказать ему, что и сама пишу.

— Нельзя управлять чайной плантацией да еще и находить время на писанину. Может, когда отойду от дел, снова возьмусь за писательство серьезно. Подновлю «Красные джунгли», — он протягивает мне стакан виски с содовой. — Слышал, Чинь Пен[146] намеревается вернуться домой. Это правда?

Слухи про генерального секретаря Малайской коммунистической партии носятся вокруг уже несколько месяцев, но меня они не очень-то заботят.

— Он может пробовать все, что ему вздумается, только правительство никогда не позволит ему вернуться.

— Почему бы и не позволить? Он уже старик. Почти сорок лет пробыл в ссылке. По-моему, он только и хочет, что вернуться в деревню, где когда-то родился.

— Стоит выйти из своего мира — и тот не станет тебя дожидаться. Мир, который он знал, ушел навсегда, — я опускаюсь в кресло, холодок его кожи пробирает меня сквозь брюки. — Ты, похоже, чем-то раздражен. И я сомневаюсь, что причиной тому — несчастная доля старины Чинь Пена.

— Просто кое-какие нелады с рабочими.

— Ах да! Телевизоры.

— Вижу, опять прислуга насплетничала А Чону.

— Чем, по-твоему, должны заниматься твои рабочие, наработавшись за день, если ты отказываешь им в разрешении иметь в домах телевизоры?

— Сигналы электронного вещания пагубно действуют на обитающих в садах насекомых. В университетах проводились исследования, это доказано, — говорит он. — Могу тебе показать результаты.