Сад вечерних туманов

Он имеет в виду хорошо известную укиё-э Аритомо: простор чайных полей плантации Маджуба. Именно эту ксилографию Аритомо передал в дар Токийскому национальному музею еще до того, как я с ним встретилась, и за прошедшие десятилетия ее статус ниспровергательницы канонов только укрепился, уступив лишь «Большой волне в Канагаве» Хокусая[141]. Упоминанием «Благоухания туманов и чая» Тацуджи недвусмысленно намекает мне, что я позволила воспроизвести гравюру в нескольких книгах. Я сама видела ее оттиск на тишотках, продававшихся в сувенирных лавках Танах-Раты.

— Все они были сделаны еще до того, как я познакомилась с ним, — говорю.

— Создание оттиска укиё-э, — говорит Тацуджи, — процесс длительный и сложный. Художник рисует контур на листке бумаги, прежде чем перенести его на клише из дерева. После чего на нем вырезается обратное изображение рисунка. Гравюра, подобная этой, с таким разнообразием цветов и глубиной деталей, требует семи, а может быть, и десяти различных клише. — У него на лице проявилось смущение. — Я не вижу здесь никаких дубликатов. Зачем понадобилось пройти через все эти тяготы, а потом изготовить всего одну копию каждого произведения? Вы уверены, что где-нибудь в доме не лежат другие оттиски?

— Здесь все, что он оставил. Он продавал свои гравюры покупателям в Японии, — говорю я. — Я всегда подозревала, что именно этим он и жил, ведь он никогда не брал заказы на создание садов, когда жил здесь.

— Я проследил за всеми оттисками, которые он продал. Ни один из виденных мною не является копией этих.

Голос Тацуджи едва уловимо дрожит, в глазах блеск. Его и без того высокое положение в ученом мире еще более возвысится после того, как будет опубликована его книга об Аритомо — с включением этих гравюр!

— Есть еще одна гравюра, висящая в Доме Маджубы, — напомнила я.

— Хотелось бы посмотреть и на нее тоже.

— Думаю, Фредерик не станет возражать. Я спрошу его.

Тацуджи кладет на стол свою лупу.

— Необычно и содержание этих укиё-э.

— Необычно? Чем же?

Он вытягивает из кипы один из листов, держа его в руках, как кусок ткани, предлагаемый торговцем:

— Вы никогда не замечали этого?

— На них изображены горы и природа. Обычные сюжеты для укиё-э, как я полагаю.

— Все они — виды Малайи, — говорит он, — все до единого. Здесь нет ничего, связанного с его собственной родиной, никаких традиционных мотивов, излюбленных нашими мастерами укиё-э: никаких зимних пейзажей, никаких изображений Фудзиямы или «быстротекущего мира».

Я снова пролистала гравюры. На каждой из них имелись узнаваемые приметы Малайи: буйные тропические джунгли, стоящие строем каучуковые деревья на плантациях, кокосовые пальмы, клонящиеся к морю, цветы, птицы и животные, встречающиеся только в тропических лесах: гигантский цветок раффлезия, плотоядное растение, мышиный олень, тапир…

— Никогда прежде не обращала на это внимания.

— Полагаю, когда видишь всё это вокруг, то как-то о нем и не думаешь.

Он взмахивает укиё-э:

— Хотелось бы исследовать их детально, прежде чем решать, какие мне понадобятся для включения в книгу.

— Их нельзя фотографировать или вывозить из Югири без моего разрешения, — предупреждаю я его.

— Это само собой разумеется.

Стараясь придать своему голосу легкость, произношу:

— Я слышала, вы коллекционируете человеческую кожу, покупаете и продаете татуировки.

Большим и указательным пальцами он поправляет узел галстука.

— Я осмотрителен в разговорах об этом аспекте своей работы.

— Так оно и должно быть.

— Хоримоно никогда не признавались японской публикой, однако есть богатые коллекционеры, желающие иметь в собственности образчики татуировок, созданных знаменитыми мастерами хоримоно, — говорит Тацуджи. — Случается, человек изъявляет желание продать свою кожу: я действовал как посредник в подобных сделках.

— И сколько же стоит человеческая кожа?

— Цены разнятся, — отвечает Тацуджи. — Это зависит от личности художника, редкости его работ, качества и размера конкретного произведения.

Ко мне возвращается память о музее в Токио, где я побывала десять лет назад. Известность музею принесла собранная в нем коллекция татуировок. Разного размера и возраста, они хранились заключенные в рамки под стеклом. Я ходила среди развешанных по стенам экспонатов, всматривалась в поблекшие краски на человеческой коже, испытывая отвращение и одновременно будучи не в силах глаз оторвать.

— Что заставляет вас проявлять интерес к татуировкам?

— Реальности укиё-э и хоримоно накладываются друг на друга, — продолжает Тацуджи. — Немалое число хороти создавали и гравюры на дереве.

— Да, да, вы это мне уже говорили. «Они черпали из одного источника». Ну, а теперь назовите мне подлинную причину.

Он делает глубокий вдох и затем шумно выдыхает: