Сад вечерних туманов

Мы двинулись дальше и подошли к заводи, образованной чахлым водопадиком. Берега ее обросли высокими тростниковыми растениями.

— Аир, — произнес садовник, обрывая несколько листьев. — Моя жена любила их аромат.

Он растер листья и поднес их к моему носу: сладкий запах заполонил мне всю голову.

— Где она сейчас?

— Асука умерла много лет назад.

Мы сели на каменную лавку, и я на мгновение подняла лицо к солнцу.

— То колесо — оно кажется таким древним на вид, — сказала я.

Водяное колесо, диаметром футов в пятнадцать[138], было закреплено на валу в дальнем конце заводи, под водопадиком. Оно медленно вращалось, вспенивая воду над запрудой, узким ручейком, поросшим папоротниками и обрамленным укутанными в мох камнями.

— Оно из буддистского храма в горах под Киото, который два века назад разграбили солдаты. Настоятель прогневал одного из сегунов Токугава[139] тем, что поддерживал шайку мятежников. Это подарок от императора Хирохито. Мне.

Резкий всхлип воздуха на вдохе громко отдался у меня в ушах. Я сидела не шелохнувшись.

Аритомо пристроил правую ногу на камень у кромки запруды и, казалось, был целиком поглощен завязыванием шнурка на ботинке. Где-то позади нас вскрикнула какая-то птица. Всякий раз имя императора возвращало меня в лагерь: там все происходило по японскому времени, и каждый день на рассвете нам приходилось бить поклоны в сторону местонахождения императора. В утренние часы тот восседал в своем дворце за завтраком, говорили нам офицеры. Юн Хонг как-то заметила, что нам еще повезло, что Токио всего на час опережает Малайю.

— Я часто сижу здесь, слушая, как крутится колесо. — Аритомо закрыл глаза. — Даже сейчас, медленно вращаясь в воде, оно словно бы поет скорбную сутру. Оно напоминает мне о старом монахе, единственном, оставшемся в брошенном монастыре, который творил молитвы до самого последнего дня, пока не умер.

— На обратной стороне лопастей какие-то надписи, — сказала я.

— Немногие их замечают. — Аритомо открыл глаза. — Молитвы, вырезанные монахами. С каждым оборотом колеса лопасти приникают к воде, впечатывая в ее поверхность святые слова, — сказал он. — Только подумайте: давным-давно эти молитвы разносились из монастыря в горах до самого синего моря, благословляя всех, мимо кого они проплывали.

Мысленно я видела, как петляющий ручеек стекает с гор, покидая Югири, чтобы превратиться в реку. Видела, как под утренним солнцем возносятся молитвы над водой, пока река течет среди тропического леса, мимо тигра и мышиного оленя, пьющих из нее, мимо малайских кампонгов, длинных жилищ аборигенов оранг-асли и поселений китайских скваттеров. Видела, как крестьянин на рисовом поле у кромки реки разгибает спину и обращает взор вверх, к небесам, ощущая на лице прохладное дуновение, принесшее неизъяснимое удовольствие, которое не спешит улетать…

— Эти молитвы, — заговорила я, — вы верите в их силу?

— Мой сад остался невредимым во время Оккупации.

— Это скорее благодаря тому — кто вы, раз уж император вам подарил старинное колесо. И — никакого мародерства, никакого нецивилизованного поведения со стороны императорских войск. Ведь молитвы ничуть не помогли вам, когда вернулись наши солдаты, верно?

Одним резким движением он встал с лавки и подошел к уступу, с которого был виден сад. Согнув сжатые пальцы к ладони, поманил меня, знаком прося встать рядом с ним.

— Вон — та самая лужайка, которую я показал вам раньше, — сказал он. — Вы так и не смогли сказать мне, что в ней необычного.

С того места, где я стояла, на полянке между деревьями четко виднелся даосский символ гармонии: две слезинки, образующие идеальный круг.

— Вы срезали траву на разных уровнях, — сказала я. Это было так просто: мне следовало бы сразу это заметить. — Обыграли свет и тень.

— Видимости, — обронил он.

Облака сдвинулись плотнее. Символы инь и ян, оттиснутые на лужайке тенью и светом, пропали, трава снова стала просто травой.

В свободное время по выходным я совершала путешествия по чайной плантации. Обширные участки Маджубы все еще покрывали джунгли. Деревья, которым было сотни, тысячи лет от роду, мешались с тропическими зарослями, покрывавшими Малайю. У плантации был собственный продовольственный магазин, забегаловка для любителей пунша из перебродившего пальмового сока — тодди, мечеть и индуистский храм. Рабочие жили в домах внутри огороженного пространства, охраняемого стражами, обученными Магнусом. По субботам специальный автобус отвозил рабочих на целый день в Танах-Рату. Иногда я останавливалась посмотреть за игрой мужчин в сепак такро[140], где игроки используют все части тела, кроме рук, удерживая как можно дольше в воздухе плетенный из ротанговой пальмы мяч.