Садовник

Вернусь к своим делам, которые без Юлиной помощи не могли быть окончены. Бостонский офис Иммиграционной службы устроен так, что интервью ведут одновременно около двадцати чиновников, каждый в отдельном кабинете. Меня интервьюировал молодой человек лет тридцати. Пригласил в кабинет, вместе со мной вошли Юля и переводчица. Взял в руки документы. И сразу сказал, что все в них в порядке, его лишь смущает мое членство в КПСС. "Почему вы туда вступили?" Я сказал правду: каждый журналист, рассчитывающий сделать карьеру в советской печати, должен был вступить в компартию. Второй вопрос мне показался наивным: "Вы лично, как член КПСС, никого не притесняли по религиозным моти- вам?" Почему именно по религиозным? Разве не было в СССР притеснений по другим причинам - по политическим, например? Здесь, видимо, какая-то атавистическая подоплека: Америка была создана британскими протестантами, которых называли еще пуританами. За религиозные убеждения их преследовали на родине, и в 1620 году отцы-пилигримы отправились из Плимута на судне "Мейфлауэр" к новым берегам. ... С этой даты, собственно, и начинается история Америки. Я опять сказал чиновнику правду: "Нет". Тогда он дал Юле лист бумаги и попросил написать от моего имени примерно так: "я, такой-то, утверждаю, что никого не преследовал по религиозным мотивам". После этого он попросил мой паспорт и поставил в нем штамп, который гласил, что мне предоставлено право на постоянное жительство в США. Поздравив всех нас, он объяснил мои права. Я воспринял это как-то буднично.

А еще Юля добилась для меня на год бесплатного медобслуживания при одном из лучших госпиталей Бостона  - в клинике "Mt. Auburn" (по названию улицы). Оказывается, ряд госпиталей в Америке имеет лимит на обслуживание тех, кто по уровню своего дохода не может его оплатить и не имеет медицинской страховки. Мой заработок за прошлый год оказался в этой шкале  около семи тысяч долларов в год.

Из Москвы

Я поехала на десять дней  в Переделкино. Хаос и нищета, конечно, коснулись и этого уголка русской культуры. Подорожали путевки. Отдыхающих и работающих писателей набралось немного. Они сидели купно в углу столовой. Скатерти уже меняли реже, столовые приборы приобрели "разномастность", стаканы были под учет. Но еще сохранился дух прежнего, советского Переделкино, уютный и домашний, где все знали друг друга, официантки были похожи на добрых нянь и сиделок. Помнили, кто какую котлетку ест, что предпочитает на гарнир, как рано или поздно приходит, и держали в тепле тарелку, знали болезни, диеты, жен, творческие успехи и провалы. На писательскую братию смотрели со снисходительной любовью. Писатели, даже никем не читаемые, проваливаясь, как в вату, в комфорт внимания и почтительности, начинали ощущать свою значимость и еще усердней стучали на машинках.

Однажды в тишайший уголок фантазии ворвалась гуляющая на улице наглая жизнь в образе широкого, на коротких ногах, бритоголового парня с двумя девицами в золоте. Они вошли в столовую с огромным, мордастым псом.

Пишущие вегетарианцы и диетчики вздрогнули. Наконец кто-то прошептал с бронхитным шипением и свистом: "Кто разрешил в столовую приводить волкодава?.." То был не волкодав, а бульмастиф. Но не важно. Вопрос повис в воздухе. И тогда привыкшая к публичным выступлениям поэтесса закричала: "Немедленно уберите собаку! Люда,  -  это к официантке,  - мы не будем есть, пока не уйдут эти хамы!"

Хамы спокойно сели за стол. Собака легла в проходе, отгородив писателей от выхода из зала. Шум поднялся невообразимый. Тогда компания поднялась из-за стола:

-  Дураки старые! Совписы! Ваше дерьмо никто не читает! Пишите лучше завещания  - пора уже!

Все замолкли. Обед - неспешный, уютный - не удался. Общество побрело в корпус, расположилось в холле и пришло к выводу, что людей лишили ясных ориентиров и потому все рушится, погружаясь в хаос.

Вернулась поэтесса, ходившая с жалобой к директору.

-  Он не осквернит писательский дом! Никаких посторонних, никаких новорусских собак!  - пафосно донесла она решение директора.

Но "посторонние" и "новорусская" собака уже появились в холле, задержались у конторки дежурной и проследовали на свой этаж. Все головы повернулись к дежурной. Она стыдливо моргнула:

-  Директор принял решение оставить их. Они купили отдельный номер для собаки.

-  Как?!  - ахнула поэтесса.

Опустим занавес: начались другие времена.

За этим занавесом я и отдыхала.