Сады диссидентов

Дело происходило на верхнем этаже дома, целиком отведенного под вечеринку, на Пасифик-стрит в Бруклине. Это хитро отремонтированное здание (голые кирпичные стены покрыли шеллаком, а обычные лестницы заменили винтовыми), нуждавшееся в более капитальном ремонте, служило чем-то вроде жилья для кучки приехавших в столицу молокососов-провинциалов, в чьих глазах Цицерон пользовался статусом “коренного” ньюйоркца, хотя в действительности никогда им не был, а только притворялся. В комнатах висело множество черно-белых фотографий в рамках с видами Файер-Айленда, стоял прославленный обеденный стол, который, как и крышка пианино, был сейчас заставлен подносами с опустошенными бокалами и с раздавленными кружками дорогого fromage[35]. Сама вечеринка была устроена по случаю дня рождения одного из уже немолодых гомиков, с которыми, похоже, успела переспать едва ли не половина явившихся на пирушку (у него уже начали проявляться кое-какие ранние признаки разрушительной болезни). А потом кто-то цыкнул на гостей и выключил стерео с записью Карли Саймон, так что на секунду стал слышен шум грозы, бесновавшейся на улице, и барабанная дробь дождя по заляпанному грязными брызгами стеклу, и тогда гости глупым перепуганным хором вскрикнули ууууууууууу! Но крикунов утихомирили вовсе не для того, чтобы зажечь свечки на торте, а для того, чтобы сделать погромче звук в телевизоре и заманить кутил к экрану: там Дайана Росс со сцены под открытым небом в Центральном парке управляет умами миллиона промокших пикникеров. Дайана Росс не страшилась грозы, она отважно сражалась с нею, и вскоре это зрелище стало “гвоздем программы” для участников вечеринки, – казалось, оно заранее приготовлено для их развлечения. Цицерон тоже примкнул к зрителям и делал вид, будто эти песни знакомы ему не только по основательно заигранным отцовским пластинкам “Лучшие хиты величайших исполнителей” с безнадежно испорченной дорожкой “Я слышу симфонию”. А тем временем танцор Роландо, который только полчаса назад объяснял Цицерону, что в балете никогда не поднимают руку, не делая параллельного движения соответствующей ногой, уже просунул большой палец своей прекрасной обнаженной ноги в одну из петелек на поясе Цицерона, стоя при этом у него за спиной. Так вот, именно там, в этом доме, где проходила вечеринка, когда за окном бушевала июльская гроза, Цицерон вдруг понял, во-первых, ему не нужно больше посещать Розу, если только не возникнет такого желания, а во-вторых – почему-то это было важнее, – он не станет посещать ее сегодня, хотя накануне позвонил, обещал приехать и даже приехал из Джерси.

Да он даже вообще не знал, хрен раздери, как добраться отсюда туда на подземке. И уж точно не собирался расспрашивать этих молокососов-провинциалов. В такую грозу он просто не станет выходить на улицу.

Он попросил разрешения позвонить по телефону. Трубку взяла сотрудница, которую Цицерон немножко знал. Но на этот раз не одна из островитянок, а чернокожая медсестра помоложе, жившая неподалеку от лечебницы. Она представлялась ему девушкой, хотя на самом деле была его ровесницей. Черт, да она, пожалуй, училась в первом классе средней школы, когда он был старшеклассником, и, может, даже узнала его в лицо, хотя вслух об этом и не говорила. А еще – только сейчас пришло в голову Цицерону, – она всегда искала случая, когда сталкивалась с ним в Латимеровском центре, как-то уколоть его за чрезмерную, по ее мнению, самоуверенность, с какой он вторгался в ее рабочую зону. Теперь, когда он попросил эту сотрудницу объяснить Розе, что он не сможет добраться к ней в грозу, она просто разразилась лающим негритянским смехом прямо в трубку. Думаете, она вообще помнит, что вы звонили вчера? Телефон находился недостаточно далеко от комнаты, откуда доносились визги и крики, где по телевизору показывали Величайшую в ее славнейший день, показывали триумф дивы, словно задуманный нарочно как передача для всего этого замкнутого, непокорного гомосексуального группового мышления. На самом же деле вся эта атмосфера была для Цицерона ничуть не более родной, чем все прочие сферы, в которые он так или иначе внедрился, с их тайной семиотикой, не важно, как они назывались – “Этель Мерман”, “Сидней” или “Трейдинг-пост”. Девушка наверняка услышала все эти шумы, долетавшие до телефонной трубки, и тут вдруг Цицерон понял, что и на другом конце провода тоже слышен голос Дайаны Росс, а потом девушка сказала: Тоже смотрите шоу? Мы тут смотрим, так что я хочу вернуться к телевизору, брат, – и Цицерон задумался: а мыслимо ли укрыть от посторонних глаз и ушей хоть какие-то тайны и извороты своей личной жизни, стоит только попасть в этот проклятый город?

* * *