Сады и дороги

Во второй половине дня купание в узком, окруженном высоким камышом ручье, в котором текла быстрая и холодная, как лед, вода молочного, серо-зеленого окраса. Потом на солнцепеке я предавался размышлениям о поэтапности в творчестве автора. Опус можно сравнить с домом, к которому ведет вход с общедоступной улицы. Ранние произведения опираются на признанные образцы, и лишь с течением лет формируется собственный стиль. Автор вводит читателя по анфиладе, постепенно преобразующейся, в свой мир.

Вечером разговор с хозяином дома, пожилым рабочим. Во время Мировой войны он лежал в окопах напротив меня под Реньевилем; мы тогда наступали. «Мы понесли большой урон». Во время этой беседы мне снова бросилось в глаза различие между «hommes» и «Menschen»[179]. Удивительно чувство общности, товарищества, какое эта Большая война оставила после себя во всех ее солдатах, безразлично какого языка. Это – примета могучего вмешательства.

Вильшетиф, 10 июля 1940 года

Через Труа в Вильшетиф. В Труа сильные разрушения. Западные предместья выгорели дотла, остались лишь остовы каменных стен, узорами пчелиных сот расписавшие землю.

Во второй половине дня прогулка в Белли; посреди лесной лощины я наткнулся на скромную могилу, крест которой, в качестве завершающей детали, украшала консервная банка. Кажется, страсть венчать чем-нибудь могилы лежит глубоко в человеческом инстинкте; эта мысль впервые посетила меня, когда я увидел каменные тюрбаны на мусульманских кладбищах.

В разбитом броневике я нашел письма: любовные письма к солдатам и секретную документацию, описывающую расположение минных полей.

Дьенвиль, 11 июля 1940 года

Проезд через Пине и Бревон в уже изрядно переполненный Дьенвиль. Разместить здесь еще один батальон и одну санитарно-медицинскую роту казалось чем-то сродни чуду. Но мне оно удалось. Я обошел командиров и попросил их чуточку потесниться.

Порядочный человек в последнюю очередь думает о себе – таким образом, в полдень я один оказался еще без крыши над головой и по-настоящему обрадовался, когда в боковом переулке обнаружил комнату, которая еще, казалось, не попадалась до сих пор на глаза ни одному охотнику. Дородная хозяйка с подкупающей любезностью показала мне ее и под конец объявила, что порядка ради должна упомянуть еще об одной мелочи, а именно о том, что несколько недель тому назад в этом помещении от инфекционной болезни скончался-де ее муж. Я тут же оставил эту затею и предпочел, как теперь стало ясно, будучи далеко не первым, отправиться на дальнейшие поиски – в таких каморках живешь ведь не только телом, но и воображением.

В конце концов я наткнулся еще на один домишко, который, покинутый жильцами, являл собой картину какого-то разбойничьего гнезда. С помощью двух разбитных дам, обитающих по соседству, – мамаши с дочкой, – и пары ординарцев я снова разгреб груды обломков и одолжил во временное пользование кое-какие постельные принадлежности. Я, похоже, угодил в распутный угол, ибо на помощь нам явилась еще одна соседка, которая, – сбитая и эластичная, как красавицы у Вийона, – рассыпалась во всевозможных кокетливых опасениях относительно угрозы, исходящей, по ее мнению, от мужчин. Так, прежде чем с двумя ординарцами подняться на чердак, она поинтересовалась, не съедят ли ее, дескать, там, наверху, и, прощаясь, высказалась в том смысле, что домашнее хозяйство должно быть укомплектовано полностью, вплоть до женщины. Вскоре затем она, несколько возбужденная, ввалилась снова:

– Capitaine, у вас в порядке вещей залезать женщинам под юбки?

– Разумеется – если те ничего не имеют против.

– Ах, спасибо, я только это и хотела узнать.

С этими словами она снова вылетела из комнаты. Так, всегда встречаются типы, чьему вкусу отвечает беспорядок.

Во второй половине дня в церкви, где проходила церемония отпевания. Священнослужитель, человек уже преклонного возраста, был преисполнен достоинства, в лице его удачно соединились черты крестьянские, аристократические и духовные. Одеяние: черная, с узором вышитого серебром чертополоха, мантия, черный берет с алой кисточкой. Он по кругу обходил гроб; то обволакивая его облаком ладана, то окропляя святой водой. Причетники – в белых стихарях, подпоясанных черными шарфами; между запевами они по временам обменивались друг с другом плутоватыми улыбками. Верный своей привычке во всех без исключения странах мира следовать за незнакомыми покойниками, я присоединился к похоронной процессии.