Сады Приапа, или Необыкновенная история величайшего любовника века

— Какой компромат, Уд Николаевич?! Вы слышали, конечно, про такого человека — Эккерман. Это был секретарь великого Гёте, он всюду, и на прогулках тоже, записывал за ним все высказывания, а потом издал книгу «Мои прогулки с Гёте». Эта книга, шеф, стала бестселлером своего времени.

— Ну, и?.. — Уд ждал, чем закольцует спичрайтер свой пассаж про Эккермана.

— «Ну, и?..» — повторил Манкин. — В каком смысле?

— Что же ты записал сегодня за мной, мой Эккерман? — широко улыбнулся Уд и тыльной стороной ладони вытер взмокшую голову (за обедом стало жарко). — Что я такого умного сегодня сказал, — босс явно поддразнивал Манкина, это был знак прощения. — Итак?

— Записал я, босс, вашу реплику на сегодняшних переговорах. Помните, все после подписания контракта на огромную партию товара стали говорить, что вы очень большой дипломат? Помните?

Все кивками подтвердили, что было такое.

— И вот я записал, что вы сказали в ответном слове. Вы сказали… — Юджин открыл блокнот… — Дословно. «Нет, господа, сказали вы, знаете, кто за этим столом самый большой дипломат?» Сказав это, вы обвели деловых партнеров долгим пристальным взглядом. Возникло легкое замешательство, все ждали. Вы продолжили: «Самым большим дипломатом, которому мы все обязаны успехом наших переговоров, является…» Тут вы, Уд Николаевич, как опытный оратор сделали интригующую паузу, протянули руку к стоявшей на столе початой бутылке вашего ликера и, подняв ее над собой, сказали: «Вот он, самый большой дипломат, который развязывает языки, будоражит мысль, располагает к дружескому соучастию, открывает сердца для щедрости и любви». «Вот он», вскричали вы, шеф, еще выше подняв свой ликер, «вот он, наш Талей-ран, наш Меттерних, наша гордость, наша нескончаемая радость».

Манкин в изнеможении умолк. Все переглядывались…

— Это я сказал? — сказал Уд.

— Да, это был триумф, босс.

Уд был в хорошем расположении духа. Через несколько часов его ожидало свидание с Афродитой, с женщиной, о рандеву с которой безуспешно мечтали многие и многие известные мужчины Москвы, но сердце ее было отдано ему, Уду Кичхокову.

Юджин видел, что босс простил его. И Уд тоже чувствовал ситуацию. Заметив, что спичрайтер смотрит на приконченную бутылку ликера, Уд — чтобы дать Юджину при всех отличиться — обратился к нему с располагающей улыбкой:

— А скажи мне, Юджин, на что похожа пустая бутылка?

Юджин воспрял, как гончая при звуках охотничьего рога: от него требовали бросок, гон, иносказание, экспромт.

Все за столом повернули головы к Манкину.

— Пустая бутылка? — повторил Юджин, выигрывая себе несколько секунд. — Пустая бутылка — это очень грустно, босс. Она похожа на женщину, у которой все в прошлом.

Выходили все из ресторана в хорошем расположении духа и тела. Уд заметил, что перед его лимузином стоит какой-то человек и что-то записывает в блокнот.

— Спроси, что он там пишет? — сказал Уд шоферу.

Шофер подошел к человеку и сказал ему что-то грубое. Он принял его за контролера муниципальной автостоянки.

— Да вы что? Я писатель. Мне неожиданно мысль в голову пришла. И я ее записываю.

Шофер пересказал свой разговор шефу, который уже занял свое место в кабинете салона. Шофер завел мотор. Писатель писал не отрываясь, потом, увидев движущийся на него лимузин, отпрыгнул в сторону, не переставая писать.

— Слушай, дай немного назад, — сказал босс. — Спроси, что он такое пишет.

Лимузин задним ходом подкатил к писателю, продолжавшему строчить.

— Разверни машину, чтоб он был с моей стороны.

Лимузин сделал круг и прижался к кромке правой плоскостью. Уд кнопкой приспустил стекло.

— Ты только не обижайся, друг, меня просто интересует, что может приходить такого в голову человеку, что он не может оторваться и все пишет, пишет…

Писатель на секунду прервал свое занятие, внимательно посмотрел на Уда, понял его нутро, промолчал.

— Ты не подумай что, я без всякого. Я могу заплатить. Я у тебя покупаю твою интеллектуальную собственность.

Писатель молчал.

— Сколько вам заплатили бы за страницу текста?

— Вы это серьезно? Впрочем, Бунюэль продавал гэги Чарли Чаплину. Мне как-то неловко.

— Ну, если мне понравится этот последний листик — вы его тогда вырвите — то я заплачу вам сто рублей. За строку.

Писатель действительно вырвал последний исписанный листик из блокнота и прокашлялся.

— Это эссе о причинах распада СССР. — Писатель вдруг измененным голосом, как чтец или диктор, произнес; — Известно, что Россия хранима своими женщинами. Все линии ее судьбы, все капризы и воля ее национального характера — все от нее, все от женщины. Даже название нашей страны не могло не быть не женского рода — только Россия, только Русь. И однажды большевики совершили кощунственнейшую экзекуцию — они переименовали Россию в Советский Союз. Была Россия. Стал СССР. Они изменили ей пол. Они вероломно превратили ее в трансвестита. И с этого момента все у нас пошло напереко…

Чтец умолк, увидя у себя в руке стодолларовую ассигнацию.

— Да… но у меня не будет сдачи, — сказал он. Впрочем, говорил он уже вслед рванувшейся машине, окатившей его бледным выхлопом высо-коактанового бензина.