Сады Приапа, или Необыкновенная история величайшего любовника века

В день 7 апреля Савушкин, как всегда, отобедал на рабочем месте принесенным из дома окорочком, запил его чаем из термоса, высыпал на карниз крошки и раньше времени засел за свои бумаги. Приемщица Сима еще не пришла с обеда, большинство конторских молодых женщин коллективно посещали пиццу-хат у Дорогомиловского рынка, их пускали без очереди, так как контора по блату один раз в год бесплатно делала здесь санобработку всех помещений. Савушкин привычно втянул шею в плечи, рылся в актах санэпидстанции, сортировал по супрефектурам заявки от учреждений и населения (Сима как раз вернулась с обеда), производил сводные сверки, выжимки, подсчеты и с особым тщанием выводил на бумаге свой любимый значок процента. Он даже повторял кончиком высунутого языка на поверхности верхней губы контуры этих двух трогательных ноликов, разделяя их косой перегородкой… Так вот, в момент, когда шуршал своими бумагами и помогал себе языком, Коля Савушкин ощутил острый позыв к мочеиспусканию.

Он опасливо привстал со стула, бросил беглый взгляд в сторону Симы: не поняла ли она? Но Сима уже давно (заказов сегодня вообще не было) смотрела от нечего делать в окно: так кошка, живущая на верхнем этаже многоэтажной коробки, следит с подоконника за жизнью нижнего мира, вздрагивая всем телом, прядая ушами при особо интересных событиях и звуках. Сима повела слегка бровью, силясь успеть прочитать на проезжавшем троллейбусе рекламу на иностранном языке, потом еще раз скользнула взглядом по фигуре топтавшегося среди деревьев возле мусорного контейнера подозрительного типа в длиннополом плаще с необъятными плечами. Сима его заметила тут еще до обеда, но потом ей пришло в голову, что это человек из спецслужб, несущий вахту наружного наблюдения близ режимной трассы по Кутузовскому и дальше на Рублево и Крылатское… Не успела Сима инстинктивно зауважать его, как он вдруг, блин, сильно уронил себя в Симиных глазах: с вороватым видом зашел за мусорный контейнер, пристроился там и с минуту питал гидроэнергией темную, петлявшую по неровному асфальту змею.

Сима оскорбленно глядела на то, как вздувшаяся отороченная пеной голова змеи ткнулась в подножье грязной ледяной глыбы, которая с первых теплых апрельских дней сочилась под уклон какой-то грязью и почему-то не уменьшалась в размерах. Сима с ненавистью досмотрела, как качок вышел из-за мусорного бака, застегивая на ходу ширинку, и вернулся к трассе.

Приемщица будто была оскорблена в личных чувствах. Когда она перевела взгляд от окна на Савушкина, ее лицо еще было во власти отрицательных эмоций, которые Коля, конечно, принял на свой счет и стал быстрее протискиваться между столом и стулом, по пути он похлопал с одного бока покосившуюся стопку обработанных документов — вроде бы для порядка, а на самом деле для того, чтобы спрятать свое смущение. Ему почему-то казалось: знай Сима о том, по какой надобности он выходит, и это автоматически наведет ее воображение на соответствующие видения, что неизбежно породит мысль о наличии у него инструментария для отправления надобности и тому подобной похабщины и стыдобы. Это смущение, господа, было большой проблемой Коли. Вы пожимаете плечами, вы переглядываетесь, вы не понимаете таких людей, как Коля, а вот Коля страдал. За ним вообще водились странности на этой почве. Даже мальчиком он стеснялся спокойно стоять в очереди в вокзальные туалеты в залах ожидания, где обычно к туалетному блоку ведет общая смешанная очередь, раздваиваясь метра за 3–4 до дверей с буквами «Ж» и «М». Люди в этой очереди обретаются без всякого стеснения, сидят, бывает, на вещах, едят пирожки и мороженое, военные, гражданские, женщины с детьми и без, старухи с сумками — все вперемешку, очередь движется, люди читают газеты, отходят, занимают очередь, разговаривают о том о сем как ни в чем не бывало, и лишь Коля внутри себя сгорал от стыда, думая об одном: как они могут, когда им все ясно, зачем и для чего идет каждый к своей двери. Конечно, такое воображение нельзя назвать нормальным. Видимо, в Коле сидели какие-то творческие задатки художника или хореографа, может быть, задатки практолога человеческих душ типа писателя Владимира Сорокина. Только судьба поленилась с ним повозиться, не дав Колиному воображению обрасти художническим или словесным дарованием, и повела реутовского мальчика Колю Савушкина хоженой тропой сперва юного натуралиста при Доме пионеров, а потом в местное медучилище по линии паразитологии. Но странная подростковая застенчивость осталась навсегда при нем.