Сады земные и небесные

А в Казани днем я любила обедать, к удивлению окружающих меня студентов-сокурсников, в ресторане, где мне все казалось и вкусным, и доступным. На свои, так сказать, трудовые. Вечером шла или на лекции в университет или на репетиции в студенческий театр УТЮГ (университетский театр юмора и гротеска). Возвращались мы после занятий или репетиций поздно, почти всегда на такси.

Никаких заработков на такую жизнь ни мне, ни Светлане при таком невиданном для Казани времяпровождении не могло бы хватить. А секрет был в том, что нам помогали… наши мамы. Благодаря им, мы выписывали (на двоих) двенадцать журналов в год, и каждое лето отдыхали то в Прибалтике, то в Гагре, то в Сочи, то еще где-то.

Там тоже повсюду царили невиданные нами доселе сады. И пряно-субтропические, и каменные: строго-скандинавские. И меж них вилась невидимая тропинка, которая и привела меня в результате в мой маленький лондонский сад, непричесанный, чужеликий.

Пришлось воспитывать его: от маленького до большого. Хотя, кто знает, кто кого воспитал в самом-то деле…

ВОСПИТАНИЕ САДА

чугунный день литой отяжеляет взгляд
осотом лебедой не зарастет мой сад

он никому не брат не близкая родня

на воспитанье взят – а воспитал меня

он раньше был нагой а нынче не таков

под розовой пургой опавших лепестков

и в лондонской глуши изведал он – юнец

затмение души затмение сердец

в житейской кутерьме он в мир пробил окно

костюм от кутюрье ему к лицу давно

среди душистых трав и солнечных порош

он стал теперь кудряв опрятен и хорош

а родственная связь не ведает границ

люблю его трудясь и упадая ниц

1999, Лондон

8. Кто есть кто

Для всех, кто родился в Казани и с детства был обогрет бабушкиными дачными садами, был горячо любим окрестными лесными волглыми просторами, странным казалось мое всегдашнее стремление уехать, уехать, как можно быстрее и дальше. Мне не с кем было любить эту чуждую мне растительную роскошь. Меня сводил с ума и будил воображение не запах мокрой смородины, а душный кипарисовый воздух. Я боялась купаться в Волге: там глубоко, темно и быстро. Там сводит пальцы, леденит тело саднящая вода.

Не тепло мне там было, нелюбимо…

* * *

Когда я вижу сад цветущий…
На малый садик городской
я, как крестьянин неимущий,
гляжу с завистливой тоской.

А ночью шум индустриальный

у самых окон узкой спальни.
И сон вполока, полубред:
на хуторе живет мой дед
(как будто он еще не умер).

Вот пасека – десяток ульев.

Вот вечер – пламенеет запад.
Повсюду сада сумасшедший запах,
и тишина – густая, как варенье.

Среди вишневых дед стоит деревьев.

Зову его, немая горожанка,
и просыпаюсь.
Горько мне и жарко.

1969, Казань

Моя мама в это время жила на Чукотке – это была чистая жертва с ее стороны. Она понимала, что я должна получить образование. К тому же она была очень начитана и хорошо знала, что плодами вдохновения сыт не будешь. Она присылала мне с Чукотки деньги и книги.

И среди них – большой том писем Винсента и Тео Ван Гога, который, как все знают, содержал брата до последних дней. «Я буду твоим Тео», – написала мне она. И она есть, слава Богу, по сей день, снимая с меня теперь часть хозяйственных хлопот.

Несколько лет назад, когда меня приняли сразу в несколько Международных академий, когда мне прислали из калифорнийского и кембриджского биографических центров толстенные тома энциклопедий «Кто есть кто» с моей биографией, мама моя вдруг сказала: «Ну, что ж. Это тем более ценно, что ты – дочь вдовы и училась на медные деньги».

Светланина же мама была известным в городе дефектологом, директором той самой школы и городским депутатом. Астраханская татарка с редким именем Диляфруз, блондинка с голубыми глазами и белоснежной кожей, певунья с чудесным, немыслимо высоким голосом, трудоголик и хлебосольная хозяйка.

В их доме я прожила несколько лет, как в своей семье. Этому чуду есть объяснение, но это долгий разговор.

Мы были мамины дочки, что скрывать. И успели сказать им спасибо.

* * *