Саджо и ее бобры. С вопросами и ответами для почемучек

— Давай, Элек, оставим его у себя на некоторое время. Сейчас в саду все равно никого нет. Малышу тоскливо будет в клетке — ведь это все равно что запереть в тюрьму ребенка.

Элек ответил:

— Пожалуй, ты права. Мы устроим ему местечко, пусть переночует у нас.

Они принялись устраивать у себя на кухне уголок для Чикени. Элек-смотритель прикрепил к полу большую лоханку с водой, поставил рядом ящик и положил туда охапку чистой соломы. Бобренок провел там всю ночь. Вряд ли он был счастлив, но, во всяком случае, ему было удобно.

На следующее утро Элек отнес его в сад и посадил за решетку. Гуляющая публика смотрела на зверька. Но когда начало смеркаться и сад опустел, смотритель снова понес бобренка домой.

С тех пор все свое свободное от «работы» время Чикени проводил в доме смотрителя; там у него была своя постель на кухне, лоханка с водой; его угощали листиками и прутиками, и каждый день он получал красивое сочное яблоко, которое заставляло его забывать о многих своих бедах, — но не обо всех: тоска о близких не могла затихнуть до конца его дней.

Каждое утро Чикени оставлял после себя довольно большой беспорядок: ободранные прутики, огрызки веток, недоеденные листья — все это валялось на мокром после купания бобренка полу. Но дети охотно делали уборку, когда отец уносил бобренка для исполнения его обязанностей: дать посмотреть на себя публике, которая подходила к клетке. Никто из семьи смотрителя не сердился на зверька за беспокойство. Чикени по-своему хорошо ладил со всей семьей и скоро стал почти необходимым ее членом. Он теперь знал каждого из них и бегал с малышами, неуклюже переваливаясь с боку на бок; а дети на него смотрели как на смешную добродушную игрушку, похожую на тех пушистых щенят, которых часто видишь на елке.

Но все-таки Чикени не забывал свою жизнь в Обисоуэй, и часто ему совсем не хотелось играть; он тихо лежал в своем ящике, и его маленькое сердечко было переполнено неутолимой тоской по своим старым товарищам.

Прошло немного времени, и у бобренка подросли сломанные зубы. Он начал усердно точить их — все стучал зубами и тер нижние о верхние. Зубы у бобров растут непрерывно, и они постоянно скрежещут ими и точат их. И за шерсткой своей Чикени снова стал следить, а то она у него вся свалялась за дорогу. Теперь он причесывался и прихорашивался ежедневно, и она опять стала пушистой. Да и вообще, он поправился, пополнел и стал похож на прежнего Чикени.

Его жизнь как будто немного наладилась — не совсем, правда. Чикени очень тосковал и мучился, когда попадал в клетку, и Элек знал это. Каждое утро, когда смотритель сажал бобренка за решет ку — а она могла бы удержать и медведя, — он видел, когда оборачивался, уходя, как грустно смотрит ему вслед маленький зверек, сидя на твердом цементном полу. Смотритель вспомнил, что бобры иногда живут больше двадцати лет. Двадцать лет в этой тюрьме из железа и бетона! За двадцать лет его дети станут взрослыми и уедут отсюда; да и он сам, быть может, уедет. Городок станет большим городом (теперь-то он не очень большой); люди будут приезжать и уезжать — свободные, счастливые люди, — а он, этот маленький несчастный зверек, который никогда никому не делал зла и только искал ласки, все это время будет глядеть сквозь решетку ужасной клетки — двадцать лет, длинных и тоскливых, как будто он был неисправимым преступником; и он будет ждать свободу, которая никогда не придет к нему, ждать для того, чтобы, так и не дождавшись, умереть. «И ради чего все это делается? — подумал смотритель. — Только ради того, чтобы несколько бездумных людей, которым было все равно, увидят они когда-нибудь бобра или нет, могли остановиться на минуту или две перед клеткой и посмотреть безразличными глазами на безутешного маленького узника; потом они уйдут и забудут о нем». Этому доброму человеку казалось несправедливым, что люди обрекли бобренка на такую участь. И когда смотритель наблюдал, как неуклюжий зверек потешно веселился с его детьми, он решил, что сделает все от него зависящее, чтобы скрасить жизнь маленькому узнику; он будет как можно чаще брать его к себе домой, где бобренок сможет играть с детьми на свободе.

Но Чикени еще не сдался, его не покидала надежда. Он ждал, что каким-то таинственным путем к нему придет Чилеви. В этом не было ничего странного, потому что раньше, где бы Чикени ни был, очень скоро возле него появлялся братишка — они не могли долго пробыть друг без друга. И вот осиротевший бобренок снова и снова принимался искать своего братца: то он заглядывал в деревянную хатку, которая стояла за загородкой, то терпеливо обнюхивал все углы в комнатах смотрителя, то выбегал во двор, направлялся к сараю и заглядывал во все щели, — видно, он не сомневался, что когда-нибудь найдет Чилеви. Однако после целого месяца ежедневных разочарований он стал терять надежду и наконец совсем бросил искать братца.

А на расстоянии ста миль тосковал другой бобренок, скитаясь в безнадежных поисках.