Вот на велосипеде в длинном белом одеянии едет благородный бородатый старец. Два араба в европейских костюмах, но в красных фесках с кисточками на ходу не то ссорятся, не то обсуждают какую-то животрепещущую новость. Идут женщины, одетые либо в темное буибуи, закрывающее и голову, и ноги, либо в такие яркие, фантастических цветов наряды, что, насмотревшись на них, начинает рябить в глазах. Подобные ткани из набивной хлопчатобумажной материи — канга — очень модны на всем суахилийском побережье. Броский орнамент на них иногда заменяют портреты политических деятелей, экономические лозунги или высказывания из Корана. На носу, сбоку, у многих женщин блестит золотая «заклепка», а на щеках сделаны надсечки и царапины. По их форме и положению можно узнать, к какому из трех местных племен — вахадиму, ватумбату или вапемба — принадлежит красавица.
Раньше на улицах города главным транспортом были рикши. Но несколько лет назад правительство решило, что занзибарцам не к лицу впрягаться в тягло, и в один прекрасный вечер на площади запылал огромный костер из колясок. Теперь на Занзибаре ездят только на машинах. Появились первые такси. Такси носятся по занзибарским улицам на предельных скоростях. На более узких улочках введено одностороннее движение и ходить по ним спокойнее. Можно дольше постоять на месте, осмотреться. На одном из перекрестков узких улочек, на обшарпанной стене дома, где сейчас находится филиал английской пароходной компании «Смит Маккензи», торговавшей в свое время рабами, я остановился почитать расклеенные здесь объявления и афиши. Занзибарцев извещали о гастролях американского джаза Бадди Гай, приглашали посетить вечер, который устраивают строители из ГДР, информировали об изменениях в расписании самолетов. И вдруг среди объявлений я увидел круглую металлическую доску, на которой было написано: «В этом доме с 1841 по 1874 год помещалось британское консульство. Здесь в различное время жили Спик, Бартон, Грант и Кирк. Здесь останавливался Давид Ливингстон, и в этом доме находилось его тело перед долгим путешествием на родину».
Вот это находка! Местные старожилы показали мне все, кроме этого места, откуда начались крупнейшие экспедиции в глубь Африки, где жили самые известные географы, решившие почти все загадки восточной части континента.
Я вошел в дом и объяснил приветливому привратнику, что хочу посмотреть знаменитое здание внутри. Он понимающе кивает головой и проводит меня по высоким комнатам, давая лаконичные пояснения. «Это — стул, на котором сидел Спик, этот сундук оставил здесь Кирк, в этой комнате писал свои дневники Ливингстон…»
Смотрю в окно, где за гладкими стволами пальм, склоняющихся к неправдоподобно голубой воде, желтеет небольшой мыс. Когда-то у этого окна стоял Ливингстон или Бартон. Только на мысу тогда можно было увидеть не загорающих ребятишек, а закованных в колодки рабов, ожидавших погрузки на галеры. Грант, Кирк и их спутники ходили по арабским улицам Занзибара, бывали на приемах у его арабских правителей, отмечая про себя что культура и обычаи местных владык почти ничем не отличаются от тех, какие они видели совсем недавно по пути на Занзибар, в Каире или Адене.
Я подумал, что и сегодня на Занзибаре можно понять очень многое из прошлого Африки. Когда в XIX веке англичане, французы и немцы зачастили в Восточную Африку, уже никто не помнил того, что видели в XV веке португальцы. Не было Великой Килвы, преуспевавших суахилийских купцов и африканских правителей процветающих городов. Был, правда, богатый Занзибар, но на его троне сидели арабские султаны, на всем побережье господствовала культура, носящая явно мусульманские арабские черты.
И европейцы решили, что так всегда и было. Они не обратили даже внимания на то, что арабское название «Занзибар» переводится как «страна черных» и что, следовательно, в былые времена это был африканский остров. В Ламу, Килве, Танге, Малинде и Момбасе — в те годы городах-вассалах занзибарского султана — они также встретили арабов, которым приписали создание разрушенных мусульманских мечетей и дворцов. С Занзибара европейцы начали проникать в глубь континента, но ничто уже не напоминало здесь о величии Мономотапы, ничто не давало ключа к загадке Энгаруки. Они столкнулись там лишь с разрушением, запустением, дикостью и межплеменными войнами, вызванными португальцами и работорговцами.