Сафари

Затем мы уселись, и пошли рассказы. Свет моего огня привлек их к моему логовищу. Они провели кошмарную ночь под открытым небом. Голландец слушал, молча, скорчившись. Иногда он хватался рукой за живот и со стоном нагибался вперед.

Оба они потеряли свою провизию. Мы зажарили кусок моего сала и поели. Голландец отказался от пищи. Потом мы немного поспали, а на рассвете убедились в том, что метель не улеглась, а, пожалуй, даже усилилась.

Гуллисон, к счастью не потерявший своего топора, целый день рубил дрова, разводил костер, перевязывал и лечил мою рану, кипятил чай для голландца, который отказывался от всего другого. Так просидели мы весь день и всю ночь, следующий день и следующую ночь, прислушиваясь к дикому завыванию бури, которой казалось не будет конца. Мы безнадежно вглядывались в хмурое мерцание дневного света, который под возраставшим снежным покровом скудно проникал в наше убежище.

Снег валил и валил, собирать сучья для костра становилось все труднее, провизия наша приходила к концу, нашему бедному товарищу становилось все хуже. Он не жаловался, целыми часами молчал и видно было, что он нестерпимо страдает.

На третью ночь мы сидели безмолвно, съежившись у костра. Голод и холод одолевали нас. Когда я шепотом спросил Гуллисона: «Что с голландцем, Гендрик?» — он ответил спокойно: «Давно умер. Ты бы лучше спал, парень!»

Меня охватила такая апатия, что соседство мертвеца не помешало бы мне заснуть. Но меня мучил холод, мне сводило руки и ноги. К этому присоединились страдания голода. Я кусал ремни своего мешка и судорожно шарил в нем, стараясь вытащить тайком жалкие остатки нашей общей провизии.

— Гендрик! — позвал я наконец. Он поднял голову и мрачно сказал: «Что парень? Невтерпеж стало! Пойдем-ка отсюда! Подохнуть и по дороге успеем. Пойдем, оставь Пайта! Ему здесь отлично спать». — Он всунул мне в руку ружье нашего умершего товарища, и, делая невероятные усилия, я пополз наверх, пробивая головой тонкий снежный покров, нависший над нашим убежищем. Я увидел ясное, звездное небо, вокруг царили холод и тишина.

— Гендрик, Гендрик! — Крикнул я в восторге. — Метель прекратилась, мы можем отправиться! Вылезай скорее, мы доберемся до поезда!

Он вскарабкался, нагруженный вещами, которые не могли больше понадобиться мертвецу; поглядел вокруг, внезапно бросил все на землю и стал плясать, чтобы ожить и согреться.

Глава седьмая

Мы пошли в южном направлении. Нам не пришлось пускать в ход наши индейские лыжи, снег замерз и хрустел под нашими шагами, воздух был чист и прозрачен. Над зубчатыми куполами деревьев стоял серебристый серп луны. Молчание ночи прерывалось лишь завыванием одинокого волка, слабо доносившимся издали.

В полдень мы съели половину жалких остатков нашей провизии, немного отдохнули и пошли дальше. Внезапно Гуллисон остановился, дико взглянул на меня и сказал: «Я непременно должен еще что-нибудь съесть. Выпотроши-ка свой мешок!»

Я понял, что спорить бесполезно, и мы съели все, что у нас оставалось.

Ночь мы провели на берегу замерзшей реки, у огромного костра. Гуллисон стонал, сжимая живот руками. Я попытался заговорить с ним, он сердито проворчал: «Замолчи, болван! Я голоден!»

На следующий день он внезапно бросился в снег и объявил, что не пойдет дальше. Я пробовал его переубедить: не помню, что я ему говорил; в моем воображении беспрерывно носились яркие и заманчивые образы дымящихся блюд, мне представлялась пища, все только пища. Все-таки я заставил его встать, и мы пошли дальше. Ноги мои подгибались, голод точно дикий зверь рвал мои внутренности.

К вечеру, когда солнце стало заходить, мой товарищ вновь бросился на землю.

В это время мне навстречу из кустов внезапно выступил большой светло-бурый зверь. Дрожащими руками я поднял ружье и прицелился. Когда дым рассеялся, зверя не оказалось. Я швырнул ружье и сам кинулся на землю.

Я долго пролежал так, в полузабытьи; новые мучительные рези в животе и чувство жестокого холода во всех членах заставили меня подняться. Я хотел развести огонь и, шатаясь, побрел по снегу, разыскивая годные для этого сучья; добрался до снежной насыпи, на которой увидел великолепное жаркое, груду картофеля, множество овощей и других лакомых блюд. Все это представилось мне совершенно явственно. Я жадно протянул руки в пустоту, от резкого движения пошатнулся и полетел вниз головой в глубокий овраг.

Я пролежал там некоторое время в бессознательном состоянии. Когда я снова пришел в себя и оглянулся, луна ярким светом обливала нависшую надо мною блестевшую ледяную стену, испещренную голубыми трещинами — замерзший водопад.

Охваченный слабостью, я продолжал лежать, думая, что никогда больше не встану, как вдруг на льду что-то показалось. Я долго вглядывался и наконец различил темную форму — то было какое-то животное!

Я вскочил, жадный как волк, снова упал, собрался с силами, пополз на руках и коленях и дико стал рубить топором. Через минуту я со скрежетом грыз мясо мертвой белки.

Я съел ее целиком и не оставил Гуллисону ни кусочка.