Сафари

Утром все шло довольно сносно. Животные, чуявшие близость дома, напрягали свои последние силы, и за два часа мы прошли половину пути (приблизительно восемнадцать километров) до оазиса. Но тут ветерок совершенно прекратился, воздух снова стал тяжел и душен, казалось, что кровь в наших жилах нагревается до температуры кипения. На меня напало чувство смертельной усталости, веки закрывали воспаленные глаза, язык во рту распух от жажды, в горле саднило как от кислоты, и сгустившаяся от жары кровь медленно текла по жилам. Ассул, до сих пор не произносивший ни слова, подъехал ко мне и странным голосом спросил меня о чем-то, но я не понял ни слова и переспросил его, в чем дело. Тут я заметил, что с моих губ тоже срываются какие-то нечленораздельные звуки и хрип. Ассул сидел, сгорбившись, на своем верблюде, опустив голову на грудь; на его похудевшем лице еще заметнее выделялся громадный нос, а его воспаленный взгляд скользил по мне так же равнодушно, как по камням пустыни. Он, казалось, уже забыл, о чем только что спрашивал, и в тупом равнодушии поехал дальше. Я следовал за ним, задыхаясь от жажды и стараясь не отклонять своего верблюда от правильного пути к кажущимся миражам — источникам и колодцам.

Тут я заметил, что мое животное хромает на одну ногу. Оно хромало все сильнее и сильнее и в конце концов стало заметно отставать. Я стал кричать, издавая странный, хриплый звук, причинявший боль моей пересохшей глотке, но Ассул не слышал ничего. Тогда я принялся бить и подгонять своего верблюда, что было сил, и в конце концов догнал Ассула, который, не обращая внимания на мои крики, продолжал ехать дальше, спокойно покачиваясь в седле. Тут я соскочил со своего верблюда, мои онемевшие от сидения ноги подкосились, и я упал, но опять в смертельном ужасе вскочил на ноги и, вероятно, так и не догнал бы Ассула, если бы его верблюд от моих криков внезапно не остановился.

Он ничего не ответил на мой вопрос — доедет ли он сам до оазиса: казалось, он вообще оглох. Тогда я насильно стянул его с седла, велел ему сесть на моего верблюда и медленно следовать за мной. Я тряс его за плечи, чтобы получить от него хоть какой-нибудь ответ, и, отчаявшись услышать от него хоть слово, сел на его верблюда и поехал дальше. Я видел, как Ассул сел на придорожный камень и не двигался с места, а когда я еще раз оглянулся, то его уже не было видно в горячем раскаленном воздухе пустыни, только верблюд едва заметной теневой полоской выделялся на горизонте.

Затем мой мозг потонул в галлюцинациях. Мое тело корчилось в седле от безумной жажды, в воображении появлялись картины одна лучше другой; я плакал и смеялся, говоря вслух сам с собой. Только одно еще оставалось у меня в сознании: держаться руками за седло! Держаться за седло, чтобы не упасть! Животное само найдет путь домой: оно медленно шуршит копытами по песку, но оно идет домой. Домой! К воде!

Вдруг сквозь ужасное молчанье пустыни послышался какой-то все усиливающийся звук. Разгоряченное животное, сильно пахнувшее потом, вздрогнуло и остановилось. Что-то подуло мне в лицо, песок посыпался на нас, и воздух вдруг стал очень прохладен. Я с наслаждением разомкнул запекшиеся губы и с трудом открыл глаза, чтобы посмотреть, где я и что со мной. На нас неслась черная туча, сквозь которую прорывались молнии и гремел гром. Это была чудо-гроза в Ливийской пустыне.

С шумом заколотили капли дождя по моей болевшей от солнечных лучей, сожженной коже и по шерсти измученного животного. Я упал лицом на мокрую шерсть верблюда и старался языком слизать влагу, скопившуюся в ее складках. С жадностью сорвал я с головы мокрую чалму и высосал ее всю, и, когда дождь прекратился, издал крик отчаяния. Я все еще хотел пить! Как собака, облизал я стремена, на которых блестели капли дождя, выкрутил рукава моего бурнуса и выпил грязную жидкость, получившуюся при этом, сожалея о каждой капле, которая падала на землю.

Через некоторое время солнце опять показалось из-за грозовой тучи; облака пара повалили от мокрой шерсти животного. Я втягивал его в себя, все еще испытывая ужасную жажду, но мой освеженный мозг сознавал, что я теперь смогу добраться до цели моего путешествия. Я нагнулся вперед и, поглаживая шерсть верблюда, говорил ему подбадривающие, ласковые слова и почесывал его за ушами.

Но у бедного животного ноги подкашивались от усталости: с одной стороны, его тянула к себе близость дома, а с другой — смертельная усталость подсказывала ему, что надо прилечь и отдохнуть, хотя бы немного. Я смотрел вперед, ожидая у видеть на горизонте темную полоску, обозначающую близость оазиса, но ничего не было видно.