Сафари

Внезапно маленькая голова усталого животного повернулась влево, и я увидел по направлению его взгляда в прозрачном воздухе две человеческие фигуры и одного мула, которые шли нам навстречу по дороге. Мой бедный, измученный верблюд остановился и тихо стонал от усталости. И вдруг он повалился на передние ноги, так, что я от неожиданности, выскочив из седла, перелетел через его голову и упал обеими руками на острые камни. Бросив взгляд на своего несчастного товарища, я стал кричать и звать этих людей. Они остановились. Я взял свое ружье с седла и заковылял по направлению к ним. Это был старик, молодая женщина и нагруженный поклажей здоровый мул.

— Да будет благословен ваш день, о люди! Не бойтесь меня — я посланный мудира из Джарабуба. Далеко ли до Джарабуба? — спросил я.

Они молчали, тараща на меня глаза и не отвечая ни слова.

— Скорее отвечайте, прошу вас! Вы ведь идете оттуда. На вашего мудира совершено нападение, он тяжело ранен и вместе со своим караваном остался без воды… Они умрут в пустыне от жажды, если вы не пошлете им помощь. Дайте мне вашего мула — мой верблюд останется у вас в залог! Только скорее разгрузите мула и скажите мне, как скоро я смогу доехать на нем до Джарабуба. Есть ли у вас хоть немного воды?

Но они все стояли, не двигаясь с места. С выражением тупого упрямства и страха женщина обхватила руками шею мула, а старик размахивал толстой палкой, которую он держал в дрожащей руке.

Тогда я решил не терять больше времени на пустые разговоры. Двумя ударами ножа перерезал я веревки, которыми был привязан груз к спине животного. Женщина завизжала, старик бросился ко мне и, ударив меня палкой, закричал:

— Ах ты, воришка! Проклятый лгун!

Но тут я вырвал палку у него из рук, ударил по пальцам женщину, которая схватила мула за уши, вскочил на мула и стукнул его по голове. От неожиданности и боли мул, как угорелый, галопом понесся вперед по дороге.

Это было ужасное путешествие. На животном не было ни седла, ни уздечки; я скорее лежал на нем, чем сидел, и скоро на моем теле не было ни одного местечка, которое бы не болело. Мои колени и руки горели как в огне, ребра ныли от удара старика, на голове стала болеть старая рана, глотка пересохла, язык распух и не поворачивался во рту. Палящее полуденное солнце жгло мне спину, и, несмотря на быстрый бег животного, я чувствовал, что засыпаю. Остальную часть пути я провел в полубессознательном состоянии. Я помню только, как в страшную тишину, царящую вокруг меня, стали врываться какие-то звуки: лай собак, глухой рев верблюдов, крики ослов и голоса людей. Как в тумане, видел я светлые стены строений, темные деревья и улицу, по которой проходили люди, обвевавшие меня своими одеждами. До меня доносились чудесные ароматы еды. Мул внезапно остановился, чья-то рука взяла меня за плечо, и я почувствовал благоухающее луком дыхание и услышал чей-то сердитый голос, затем все поплыло куда-то, и я провалился в темноту…

Я пришел в себя от чувства удивительной прохлады: я почувствовал у своих губ край посуды и, схватив волосатую руку, державшую сосуд с водой, стал втягивать в себя как будто раскаленную жидкость, причинявшую сначала невыносимую боль, а затем ставшую удивительно прохладной и приятной. Я тянул и тянул без конца; потом я увидел возле себя массу коричневых грязных ног и мягкую пыль, в которой я сидел, а за своей спиной почувствовал прохладную стену каменного строения. Раздавшееся надо мной разноголосое бормотание перешло в возбужденные крики, все сразу задавали мне вопросы, — вдруг босые ноги расступились, и возле меня присел человек в башмаках и штанах цвета хаки, который спросил басом:

— Кто ты, господин?

Этот вопрос сразу вернул меня к действительности и напомнил мне все обстоятельства моего путешествия. Но разговор не так-то легко удавался мне. Через четверть часа они все же доставили меня в мудират, а еще через четверть часа оттуда выехали вооруженные люди.

Я помню, что давал показания чиновнику в золотых очках, потом мысли внезапно стали путаться в моей голове, язык заплетаться, и когда я хотел еще что-то сказать, то почувствовал полотняную простыню, покрывшую мне рот. Вокруг меня стало темно, как ночью. Затем я услышал шаги босых ног и тихий голос, спрашивавший меня:

— Господин, ты хочешь пить?

— Да. Но что же это, когда же они поедут?

— Они уже давно поехали и скоро должны вернуться обратно. Иншалла! Такова воля Аллаха!

Я хотел приподняться, но малейшее движение причиняло мне боль, так что я прекратил Эти усилия; я хотел спросить еще о чем-то, но в тот же миг снова уснул.

Глава десятая Голод, бессонница и зубная боль в пустыне