Сага

Мари, наша милая Мари, всеобщая любимица, что с тобой стало? Я верил в твою независимость, в твою нетронутую девичью свежесть. Ты умела думать о своей семье, не забывая о себе самой, у тебя были желания, в которых женщина порой заслоняла собою мать, это и делало тебя такой сильной. И вот ты вернулась домой после своей выходки. Виноватая и усталая. Вымаливая прощение робким взглядом. Боже, как она печальна, эта сцена. Матильда ни в чем тебя не пощадила. Впервые ты стыдишься своих морщин и сорока пяти лет, которые сегодня словно удвоились. Куда подевались твои ухажеры, готовые за тебя душу продать? Уолтер глядит на тебя как на шлюху, ради которой ему неохота даже перейти через лестничную площадку, а Фред тебя презирает за то, что ты промотала свою чистоту. Твой возврат к убогой жизни вряд ли утешит домохозяйку из Вара. Та, что никогда не осмеливалась последовать за прекрасным незнакомцем, возненавидит тебя за твое возвращение. Остальные назовут потаскухой. Ты этого не заслужила.

А где Джонас, дававший нам веру, что мститель в маске, быть может, все-таки еще жив? Ответ прост: если единственную настоящую борьбу человек ведет против собственного малодушия, то почему с Джонасом должно быть иначе? В самом деле, почему он должен корчить из себя героя? Никто не рождается героем. Для него настало время сказать себе, что у него всего одна-единственная жизнь и что она, как и у всех, состоит из компромиссов и заурядного малодушия. Кто осмелится упрекнуть его за это? Кто окажется до такой степени бесстыжим? Только не рыбак из Кемпера. Пускай герои сами себя назовут! И пускай сами воюют с Педро Менендесом. Педро Менендес их ждет. Жером от души постарался, сочиняя их последний диалог. Когда Джонас объявляет Менендесу, что с него хватит, тот испытывает к своему вечному противнику почти жалость. Мордехаю нужен телохранитель, и он готов озолотить Джонаса. Так всегда: деньги и героизм плохо уживаются друг с другом.

Поговорим о Мордехае. Он никогда не знал, что ему делать со своими деньгами, но в конце концов додумался. Прослышав, что Добро и Зло уже не в моде, он принялся читать. Особенно Библию и маркиза де Сада. И, как нарочно, был поражен красотой книги Екклесиаста, единственным местом из первой, которое могло бы быть написано вторым. Суета сует, все — суета.

Ничто не показалось ему таким ясным, как конец иллюзий и утопий. Он нашел в этом истину, истину своего собственного разочарования. И стало быть, ему остается только одно — наслаждаться. Наслаждаться, наслаждаться, наслаждаться, пока еще есть время, ибо каждая минута приближает нас к небытию. Он черпает у Сада все вообразимые сценарии наслаждения, вплоть до самых его пределов, до полнейшего упадка. Этому он посвятит все свое состояние. Двадцать миллионов человек? Все равно что двадцать миллионов фантазий и желаний, которые навсегда останутся неудовлетворенными. Мордехай решил осуществить их за всех остальных.

Тот, кто верит в любовь, неизбежно верит и в ненависть. Поэтому никого не должно удивлять, что Милдред и Существо возненавидели друг друга так же сильно, как прежде любили. Матильда никому не позволила закончить за себя свою работу. И выполнила ее, словно усердная швея, — кропотливо, по старинке. Процесс распада пары передан так дотошно, что я даже поостыл в своих поисках Шарлотты. Ей хватило трех коротких сцен, чтобы искоренить любую надежду на супружеское счастье. Высшее мастерство. Даже Жером не способен на такую жестокость. Милдред пользуется своим необычайным умом, чтобы изобретать для Существа на редкость замысловатые душевные пытки. А Существо, сохранив нетронутой всю свою дикарскую красоту, словно даже не догадывается, какое зло с ним творят. Это в его природе. С первой же сцены понятно, что такая страсть может закончиться лишь физической гибелью одного из них. Но от этого Матильда нас уберегла; в преддверии окончательной развязки она предпочитает рассказать об аде в каждом мгновении. Жизнь — не более чем долгая череда мгновений, она исключает все вокруг себя и действует по принципу сообщающихся сосудов, отравляя всякий жест и поражая гангреной всякое наслаждение.

А Брюно, малыш Брюно? Какая судьба уготована ему? У него же все впереди. Он должен сделать первые шаги к взрослению и дальше двинуться наугад, совершая странную одиссею, именуемую жизнью. Только вот хватит ли ему пороху? С самого начала сериала Брюно сомневается в себе, как и все подростки. И он прав, потому что в глубине души знает, что его удел — присоединиться к подавляющему большинству. Пополнить ряды тех, кто здесь, потому что так надо. Путь сквозь джунгли, который ему предстоит прорубить, не более чем прямолинейная, до самого конца размеченная тропинка. И его мечты уже начинает пожирать забвение. Он не станет ни Артюром Рембо, ни Эваристом Галуа, ему не достанется даже та четверть часа славы, которую Уорхол обещал всем. Так-то вот.