Сага о бедных Гольдманах

Девочки уложили Моню на его оттоманку и на цыпочках вышли из комнаты. Ольга вытирала слезы.

– Слушай, а где эти ваши родственники, Дина, Наум?.. Их на похоронах не было. Они все умерли?

– Поссорились, – неохотно ответила Лиза. – Из-за какой-то ерунды... комнаты и еще... столового серебра. Поссорились навсегда.

– Да-а... прямо «Сага о Форсайтах». Там тоже две семьи ссорятся из-за собственности, – протянула Ольга. – А у нас в семье все так просто, никаких тайн и страстей... Слушай, а ты действительно на Маню похожа! Ты и похороны организовала сама, и поминки. Собралась, молодец!

Лиза действительно на время стала главной в семье, растерявшейся от внезапной смерти своего рулевого.

– Для меня они всегда были просто бабушка и дедушка, Маня с Моней, а оказывается, у них была... жизнь. Какой же он все-таки бедный, Моня! Я буду с ним каждый вечер сидеть, никуда ходить не буду, вот увидишь! – обещала Лиза. – Ой, я же завтра дежурю по номеру!.. Тогда послезавтра обязательно буду дома!

Они прожили сейчас вместе целую Манину жизнь, и Лиза почувствовала, что ей необходимо вернуться и засмеяться, иначе горечь затопит ее с головой.

– Знаешь, что у нас один парень на экзамене сказал? Его спросили, какой он знает образец древнерусской литературы, а он на голубом глазу отвечает: «Переписка Ивана Грозного с Крупской» вместо «Переписка Ивана Грозного с Курбским», представляешь? По всему курсу ходит как анекдот!

– Да, конечно, с Крупской Иван Грозный никак не мог переписываться! – вдумчиво ответила Ольга. – А кто он, этот Курбский?

– О-о, это очень интересно! – Лиза принялась рассказывать.

– Везет тебе, столько всего знаешь, что нам, бедным технарям, и не снилось! А я зато знаю принцип неопределенности Гейзенберга. – Ольге надоело слушать. – Если ты знаешь, где находится предмет, то не уверен, что это именно этот предмет, а если уверен, что это именно он, тогда не имеешь понятия, где он находится!

– Это что, всего касается? – подозрительно спросила Лиза. – Ужас какой!

Сначала Лиза старалась приезжать домой пораньше, потом жизнь закрутилась по-прежнему, дома она уже не сидела, но каждый вечер, пока Моня не укладывался спать, звонила.

– Дед, это ты? – виноватым голосом спрашивала она.

– Еще да, – отвечал Моня жалобно, но с достоинством.

Он был доволен внучкой. Звонит, интересуется... Конечно, у нее своя жизнь, а так она хорошая девочка и дедушку любит.

Трагический случай произошел не впрямую по вине Мадам. Специалист по советской живописи, член Союза писателей, редактор отдела культуры, Нинель Алексеевна писала обо всем понемногу. Ее рецензия на последний фильм одного не самого великого, но все же известного режиссера была не очень злобной, а режиссер, немолодой уже человек, прочитал рецензию маститой Мадам и умер... Возможно, это было всего лишь трагическим совпадением, но для нагнетания обстановки считалось, что умер он с газетой в руке: увидел язвительные, несправедливые слова Мадам... и все, умер. «Доигралась!» – таково было общее мнение.

Дверь ее кабинета, как всегда, была приоткрыта, но Мадам никого не зазывала, ждала, пока кто-нибудь зайдет сам. Все, кому положено было, заходили, но Нинель кожей ощущала шушуканье за своей спиной. Впервые за многие годы она сама подсела в буфете к девочкам из своего отдела. Девочки отводили глаза. С праведным негодованием набросились на всесильную Мадам те, кого она когда-либо обижала, а остальные, с жестоким удовольствием поддавшись желанию куснуть сильного, обсуждали и осуждали. Мадам, ощущая себя детсадовкой, с которой перестали играть в песочнице, смотрела просительно, нервически перебирала руками. Ловить обидно ускользающие взгляды вместо привычных восхищенных было невыносимо. Формально Мадам не потеряла влияния, но в своих собственных глазах она упала бесповоротно и трагически. Ей требовалась поддержка, необходимы были Лизины влюбленные глаза, но у Лизы как-то вдруг образовалось много дел, и ей было не до Мадам.

Она не справилась, легла в больницу с чем-то придуманным, несерьезным, как говорили, симулировала от стыда. Оказалось, вовремя – требовалась серьезная операция. В больнице ее навещали коллеги из редакции, а после операции, дома, когда Нинель Алексеевна перестала быть «Мадам», навещать забыли, и Лиза забыла вместе со всеми. Сколько же можно, в конце концов, ходить при ней в девочках, она уже взрослая!

Замглавного, Сухоруков, оказался ровесником Мадам – всего сорок пять, совсем еще не старый человек. Лиза иногда бывала у него в кабинете, нечасто, и тогда все происходило в точности как в первый раз: она тихо стояла, а он несколько минут манипулировал за ее спиной рукой с зажатым в ней носовым платком. Лиза недоумевала, использует ли он носовой платок только для этого? Или еще и сморкается?

1983 год СЕСТРЫ

2 октября

Одной рукой Лиза торопливо листала гранки, через строку проглядывая свой материал, в другой держала чашку, стараясь не пролить кофе, и вяло отбивалась от Ольги, зажав телефонную трубку между плечом и ухом.