Сага о Бриттланде

Резкий нырок копья, который я отбил рукой. Мелькнул топор, и его я перехватил, отшвырнул двурунного бритта в сторону. А потом отбросил свой топор и ринулся в толпу бриттов с голыми руками. Я толкал, пинал, подсекал, отпихивал, кувыркался и прыгал выше их голов. И это было весело! Почти как возня с безрунными детишками. Если бы они решили нападать по одному, был бы толк, а так они больше мешали друг другу. Пару раз меня чуть не порезали, и приходилось отвечать чуть жестче. Несколько сломанных носов, распухших ушей, вышибленное с пальцами оружие, окровавленные рты и выбитые зубы.

Первые отсеялись почти сразу, и не все из них были одно и двурунными. Потом отошли ушибленные и пораненные, самые бедовые и злые остановились, когда увидели, что их всего-то пятеро. Остался лишь один четырехрунный, зато какой! Ему изрядно досталось во время боя: пол-лица залито синим, по щеке — царапина, больше похожая на рваную рану, из уголка рта текла кровавая слюна, левая рука повисла, но в глазах — задор, ярость и веселье. Бешеное такое веселье, от которого мрут ничуть не меньше, чем из-за страха.

Я сделал шаг назад, и этот горемыка вдруг переменился в лице.

— Нет-нет! Бой! Бой! — выкрикнул он и добавил еще кучу слов на бриттском. Только говорил он так быстро и невнятно, что я ничего не понял.

Я развел руки в стороны, приглашая его продолжить. Тогда бритт снова оскалился, перехватил дрянной топор поудобнее и прыгнул вперед. Он проигрывал мне во всем: в умении, в скорости, в силе, зато его дух точно не был хуже. Я швырял его в грязь, бил так, что топор отлетал ему же в лицо, а он вставал и снова с дикой улыбочкой шел вперед. Казалось, что проще его убить, чем победить. Даже Вепрь со своим бриттом закончил бой, а я все еще возился с этим полоумным. Бритты кричали, чтобы он остановился. Бездна, да даже мне стало жутковато! Я вломил ему по колену, сломал палец, но бой закончился только, когда голова топора слетела с топорища.

— Первая тренировка окончена, — сказал я. — Леофсун, поговори с ним. Кто такой, чего у него с головой. Или Фарлей подскажет?

Рыжий отмахнулся:

— Толком не знаю. Из свободных, но к знакомому селению прибился сам. Думается мне, что его выгнали за драчливость: уж больно любит он это дело, и неважно, ему ли морду бьют, он ли бьет, всё одно в радость. А еще про него говорили, что жесток больно, потому прозвали Живодером. Бозуллин по нашему.

— Эй, Бозуллин! — крикнул я, чтобы проверить. — Бой?

Тот сразу же вскочил и, прихрамывая, потащился ко мне, даже без топора.

— Нет! — сказал я на бриттском. — Вот это, это, это — лечить! Потом бой! Понял?

Живодер яростно закивал головой, залопотал на своем. Леофсун как раз подошел и смог перевести.

— Говорит, что за два дня все вылечит, нужно только в лес сходить и травы собрать. Говорит, что ты хороший противник, и что он может бить во всю силу. Он еще много чего говорит. Дальше пересказывать?

— Угу, — кивнул я.

— Говорит, когда он получит еще один поцелуй Домну, то не проиграет тебе. Говорит, что топор у него дрянной, с мечом было бы сподручнее. Говорит, что тебе шрамы будут к лицу и что он сделает их красиво и почти не больно. Может даже сейчас сделать.

Я смотрел на этого белокожего и белоголового мужчину, всего в собственной крови и слюне, избитого и поломанного, который говорил весь этот бред со счастливой улыбкой на лице, и не понимал, то ли он лишился ума, то ли никогда его и не имел вовсе.

— Спроси, а где же его шрамы.

Леофсун пересказал, и Бозуллин тут же стянул рваную рубаху, развязал веревку на штанах и оголился полностью. Правой рукой поднял беспомощную левую и медленно повернулся вокруг себя.

Отовсюду послышались охи и ругательства при виде его тела. Ниже шеи его кожа была испещрена шрамами, скорее всего, неглубокими, зато всякими-разными. Грудь была истыкана круглыми жженными шрамами, живот изрублен насечками, на спине шрамы были неровными и неаккуратными, зато на ногах будто выводился какой-то рисунок, только я не мог угадать, какой именно.

Полоумный бритт начал тыкать в себя пальцами и пояснять, Леофсун едва успевал говорить за ним.

— На груди он прижигал обугленными ветками: орешником — быстрее заживает, дубом — ровнее край выходит. Живот резал ножом, а на спине было неудобно, потому там некрасиво и неровно. Жалеет, что сразу не догадался делать правильный рисунок, лишь недавно понял, что мог бы сделать символ Домну на себе. Хочет найти человека, на котором бы и нарисовал нужное. Даже норд подойдет.

— Скажи, что подумаю о шрамах, если он излечится и сам перескажет свои речи на нашем языке.

Живодер заулыбался пуще прежнего, закивал и сразу же начал опрашивать Леофсуна, как сказать то или иное слово. У меня по спине озноб прокатился. Коли так пойдет, так он через седьмицу пристанет с ножом в зубах.