Сага о двух хевдингах (СИ)

— Знаешь, как живут нынче в Сторбаше? Знаешь, что мы едим? У меня от жены одни глаза да кости остались, того и гляди, ветром унесет. А вы тут рабынь мясом потчуете! Скоро нам придется скот резать, чтоб не помереть с голоду. А как без скота летом? Где его нынче взять? Ты что ли корову притащишь? Это я, дурак, виноват. Зачем притащил хирд в Сторбаш? Лучше б сидели в Хандельсби, на шее Рагнвальда, задницы на льду морозили да с тварями за пустую кашу сражались.

Долго я орал на весь дом. Веселья у ульверов как и не бывало. Они стояли и слушали мои крики молча. Рабыни забились в дальний угол, боясь попасть мне под горячую руку. А когда я выдохся, подошел Альрик, потрогал упавшую девку, что так и не двинулась ни разу, покачал головой. Неужто я ее убил? С одного удара? Впрочем, много ли надобно безрунной…

— Ты не прав, Кай. Мы же не силой забираем снедь. Сколько дает нам Эрлинг, столько и едим. Так что нечего орать на нас. И мы тоже не правы. Могли бы и узнать, как дела с припасами в Сторбаше. Отныне мы будем внимательнее. И девок закармливать тоже перестанем. Ты бы лучше заглядывал почаще. Тогда сам увидишь, что мы едим да сколько.

Я и сам понимал, что зря вспылил. И зря на хирдманов накричал. Их вины тут и впрямь было немного. Но стоит подумать о зажравшейся девке да вспомнить свою худую жену, так злость снова к горлу подступает и глаза туманит. Потому я попросту развернулся и ушел из тингхуса, чтобы снова не сорваться.

Вскоре Эрлинг зарезал первую корову. Она всего дважды телилась и молока приносила много, могла бы еще десяток зим прожить.

А через седмицу ульверы приволокли из лесу огромного лося, хоть и тощего. Но из его костей получалась наваристая похлебка, которой наедались с первой же миски.

Через седмицу хирдманы принесли еще дичи. И голод отступил еще ненадолго.

* * *

Оттепели накатывали всё чаще, сугробы понемногу подтаивали, от чего под вечер пол в доме становился сырым. Мальчишки, Фольмунд и Ульварн, которые за всю зиму ни разу не кашлянули, внезапно застудились. Мать растирала их жиром и поила горькими травяными отварами, но пока это не помогало.

Фридюр перестала спать вовсе, приглядывая за сыном. А он пыхал жаром, раскрасневшись в толстых шкурах, постоянно закашливался до слез и хрипел. И ни травки, ни жир не помогали. Зря мы его пускали бегать по полу, не уследили.

Фольмунд вскоре выкарабкался, а сын всё никак. И все мои девять рун никак не могли помочь одному маленькому безрунному мальчишке. Я было заикнулся, чтоб ручонкой Ульварна прирезать какую-нибудь козу, но Эрлинг даже слушать не стал. Дети часто помирают в первую зиму, такова жизнь, и не я один мог потерять первенца, а завет богов нарушать из-за того не следует.

Я позвал Живодера, ведь он неплохо умеет лечить, но клятый бритт разбирался только в ранах, а умирающих детей исцелять не умел.

Тогда я решил сходить к Эмануэлю. Хромота все еще не прошла, и порой нога просто так подламывалась при ходьбе, но разве это важно? Фридюр порывалась пойти со мной, да я ей запретил. Пусть лучше с Ульварном сидит да поит его отваром.

До края Сторбаша я добрался легко, там снег время от времени чистили, и была хоть какая-то тропинка. А вот дальше начинались сплошные сугробы, и не разглядеть, что под ними. Может, камень, а может, трещина или обрыв.

Я вздохнул и шагнул в снег, прощупывая надоевшей палкой путь.

Шаг за шагом, зачастую по пояс в сугробах, спотыкаясь о невидимые камни, я тащился в гору, толком не зная, где живет наш жрец. Поначалу нога просто ныла, потом болела, потом горела огнем, а под конец я ее уже толком и не чувствовал, волок, как бесполезную ношу. Небо понемногу темнело, и я задумался, стоит ли продолжать путь ночью или лучше выкопать себе в снегу укрытие и переждать до утра. Вспомнил осунувшееся личико Ульварна с красными болезненными пятнами, выругался и потащился дальше, толком не понимая, иду я в гору или с горы.

Девять рун! У меня полноценных девять рун. Я сильнее Эрлинга. Сильнее всех в Сторбаше и уж точно сильнее Эмануэля. Для меня подняться в гору — ерунда! Я и безрунным легко вскарабкивался на любую вершину. Правда, летом и со здоровой ногой, но разве ж это важно?

Я месил и месил снег, проламывая телом заледеневший наст. В тусклом свете звезд еле виднелись темные очертания сосен. Где-то поодаль выли оголодавшие волки. Волки — это хорошо. Волки означают, что тварей поблизости от Сторбаша нет. Плохо то, что я давно потерял тропу, в которой и прежде не был уверен, и не знал, приближаюсь я к жилищу Эмануэля или отдаляюсь от него.

Вот если бы я мог сам пробудить свой дар! Тогда бы Эгилевы кошачьи глаза помогли мне разглядеть дорогу, да и Тулле бы сразу почуял меня и вышел навстречу. Но по своей воле я вызвать стаю не мог. А еще казалось, что если вдруг у меня это и получится, сына я спасти не смогу. Словно я должен сам, без стаи, без чужой помощи найти жреца.