Джемс был в мрачном настроении, ибо пыл, пробужденный в нем наглым ультиматумом Крюгера, угас, охлажденный сомнительными успехами этого месяца и призывами «Таймса» к новым усилиям. Он не знает, чем это кончится. Сомс старался подбодрить его беспрестанным упоминанием имени Буллера{98}
. Но Джемс ничего не мог сказать! Там еще Колли{99}, но он точно прилип к этой горе, а Ледисмит{100} остается незащищенным на голой равнине, и, по-видимому, тут заваривается такая каша… Он считает, что туда нужно послать матросов, это молодцы ребята. Сомс перешел к другому способу утешения. Вэл написал Уинифрид, что в Оксфорде в день Гая Фокса{101} устраивался маскарад с фейерверком и он так ловко зачернил себе лицо, что его никто не узнал.— Да, — пробормотал Джемс, — смышленый мальчишка, — но сейчас же вслед за этим покачал головой и прибавил, что он не знает, что еще из него выйдет, и, грустно посмотрев на сына, прошептал, что вот у Сомса никогда не было ребенка. Ему бы так хотелось иметь внука, который бы носил его имя. А теперь — вот как оно получается!
Сомс вздрогнул. Он не ожидал такого вызова на признание в своих самых сокровенных мыслях. А Эмили, которая заметила, как его передернуло, сказала:
— Глупости, Джемс, перестань говорить об этом.
Но Джемс, не глядя ни на кого, продолжал бормотать. Вот Роджер, и Николас, и Джолион — у всех у них есть внуки. А Суизин и Тимоти так и не женились. Сам он сделал все, что мог, но теперь его уже скоро не станет. И, словно сообщив что-то глубоко утешительное, он замолчал и принялся есть мозги, подцепляя их вилкой и кусочком хлеба и проглатывая вместе с хлебом.