Сага о Форсайтах

Джолион, совершив ночной переезд из Кале, приехал в Робин-Хилл в воскресенье утром. Он никому не писал о своем приезде и поэтому пошел пешком со станции и вошел в свое владение со стороны рощи. Дойдя до скамьи, выдолбленной из старого упавшего дерева, он сел, подостлав пальто. «Прострел! Вот чем кончается любовь в моем возрасте!» — подумал он. И вдруг ему показалось, что Ирэн совсем близко, рядом, как в тот день, когда они бродили по Фонтенебло, а потом уселись на спиленное дерево закусить. Так близко! Просто наваждение какое-то! Запах опавших листьев, пронизанных бледным солнечным светом, щекотал ему ноздри. «Хорошо, что сейчас не весна», — подумал он. Запах весенних соков, пение птиц, распускающиеся деревья — это было бы совсем уж невыносимо! «Надеюсь, к тому времени я как-нибудь слажу с этим, старый я идиот!» И, взяв пальто, он пошел через луг. Он обогнул пруд и медленно стал подниматься на пригорок. Когда он уже почти взошел наверх, навстречу ему донесся хриплый лай. Наверху, на лужайке за папоротником, он увидел своего старого пса Балтазара. Собака, подслеповатые глаза которой приняли хозяина за чужого, предупреждала домашних. Джолион свистнул своим особенным, знакомым ей, свистом. И даже на этом расстоянии ста ярдов, если не больше, он увидел, как грузное коричнево-белое туловище оживилось, узнав его. Старый пес поднялся, и его хвост, закрученный кверху, взволнованно задвигался; он, переваливаясь, прошел несколько шагов, подпрыгнул и исчез за папоротниками. Джолион думал, что встретит его у калитки, но там его не оказалось, и, немножко встревоженный, Джолион свернул к зарослям папоротника. Опрокинувшись грузно на бок, подняв на хозяина уже стекленеющие глаза, лежал старый пес.

— Что с тобой, старина? — вскричал Джолион.

Мохнатый закрученный хвост Балтазара слегка пошевелился; его покрытые пленкой глаза, казалось, говорили: «Я не могу встать, хозяин, но я счастлив, что вижу тебя».

Джолион опустился на колени; сквозь слезы, затуманившие глаза, он едва видел, как медленно перестает вздыматься бок животного. Он чуть приподнял его голову, такую тяжелую.

— Что с тобой, дружище? Ты что, ушибся?

Хвост вздрогнул еще раз; жизнь в глазах угасла. Джолион провел руками по всему неподвижному теплому туловищу. Ничего, никаких повреждений — просто сердце в этом грузном теле не выдержало радости, что вернулся хозяин. Джолион чувствовал, как морда, на которой торчали редкие седые щетинки, холодеет под его губами. Он несколько минут стоял на коленях, поддерживая рукой коченеющую голову собаки. Тело было очень тяжелое, когда он поднял и понес его наверх, на лужайку. Там было много опавших листьев; он разгреб их и прикрыл ими собаку; ветра нет, и они скроют его от любопытных глаз до вечера. «Я его сам закопаю», — подумал Джолион. Восемнадцать лет прошло с тех пор, как он вошел в дом на Сент-Джонс-Вуд с этим крохотным щенком в кармане. Странно, что старый пес умер именно теперь! Может быть, это предзнаменование? У калитки он обернулся и еще раз взглянул на рыжеватый холмик, потом медленно направился к дому, чувствуя какой-то клубок в горле.

Джун была дома. Она примчалась, как только услышала, что Джолли записался в армию. Его патриотизм победил ее сочувствие бурам. Атмосфера в доме была какая-то странная и настороженная, как показалось Джолиону, когда он вошел и рассказал им про Балтазара. Эта новость всех объединила. Исчезло одно звено из тех, что связывали их с прошлым, — пес Балтазар! Двое из них не помнили себя без него; у Джун с ним были связаны последние годы жизни деда; у Джолиона — тот период семейных невзгод и творческой борьбы, когда он еще не вернулся под сень отцовской любви и богатства. И вот Балтазар умер!

На исходе дня Джолион и Джолли взяли кирки и лопаты и отправились на лужайку. Они выбрали место неподалеку от рыжеватого холмика и, осторожно сняв слой дерна, начали рыть яму. Они рыли молча минут десять, потом решили отдохнуть.

— Итак, старина, ты решил, что должен пойти? — сказал Джолион.

— Да, — ответил Джолли. — Но, разумеется, мне этого вовсе не хочется.

Как точно эти слова выражали состояние самого Джолиона!

— Ты просто восхищаешь меня этим, мой мальчик. Я не думаю, чтобы я был способен на это в твоем возрасте, — боюсь, что я для этого слишком Форсайт. Но надо полагать, что с каждым поколением тип все больше стирается. Твой сын, если у тебя будет сын, возможно, будет чистейшим альтруистом, кто знает!

— Ну тогда, папа, он будет не в меня: я ужасный эгоист.

— Нет, дорогой мой, совершенно ясно, что ты не эгоист.

Джолли помотал головой, и они снова начали рыть.

— Странная жизнь у собаки, — вдруг сказал Джолион. — Единственное животное с зачатками альтруизма и ощущением творца.

— Ты веришь в бога, папа? Я этого не знал.

На этот пытливый вопрос сына, которому нельзя было ответить пустой фразой, Джолион ответил не сразу — постоял, потер уставшую от работы спину.