Сага о Годрланде (СИ)

Зрители выли и кричали при каждом ударе, радуясь необычному и кровавому зрелищу.

Я с трудом отвел взгляд от казни и посмотрел на Набианора, но того уже не было на месте. Его комната была пуста, и вся личная дружина тоже ушла. Тогда я встал. За мной поднялись и ульверы.

Каким бы человеком ни был Клетус, какие преступления бы ни совершил, умирал он достойно! Пусть в его руках не было оружия, пусть он гол и жалок телом, но дух его крепок и силен. И он должен обрести доброе посмертие! Жаль лишь, что он не рожден нордом и потому не попадет в дружину Фомрира, но, может, старые фагрские боги примут его?

Казнь длилась до самого заката. Лишь когда померк последний солнечный луч, Клетус наконец получил долгожданный смертельный удар, пронзивший его насквозь.

* * *

Многие горожане остались на ночь прямо на скамьях Арены, но я решил вернуться в дом. Там я кликнул Лавра, потребовал накрыть стол и подать самого крепкого вина. Клетус заслужил хотя бы тризну, если уж достойного погребения ему не видать.

Лишь когда в голове слегка зашумело, я решился спросить у Хальфсена, что же говорил Набианор. Но наш толмач так усердно пил, да еще после трехдневного поста, что уже толком не мог говорить.

— Коршун?

— Многого я не понял, — покачал головой полусарап, — моя мать была всего лишь рабыней и говорила просто, а Набианор говорит иначе. Даже со знакомыми словами я не всегда догадывался, о чем речь. А под конец вряд ли хоть кто-то его понимал.

— Смерть, — вдруг сказал Феликс по-нордски. — Тьма. Ужас. Голод.

— Да, он говорил о страхах и наказании. Каждый, кто помыслит дурное против него и бога, умрет в муках, его дети умрут в муках, души его предков будут прокляты, его земли станут бесплодны, его скот падет, корабли утонут и даже рабы его будут страдать.

Ну, помнится, первый встреченный мной солнечный жрец говорил примерно то же самое, всё стращал и худым посмертием, и дурной жизнью.

— Тулле! Ты хотел увидеть Набианора. Теперь ты его увидел. Что скажешь?

Мой друг устало потер лицо:

— Его сила чудовищна. Я его почти не различал за нитями, которые тянулись от него во все стороны. Зато Клетус был чист, без единой нити.

— Это как? Разве такое бывает? Разве Набианор не привязывает к себе свою дружину?

— Все дружинники и все Солнцезарные накрепко привязаны к пророку. Настолько крепко, что умрет он, умрут и они. Но ни одной нити не вело к Клетусу. Хуже другое: теперь нити протянулись ко всем, кто был на Арене, даже к ульверам. Самые тонкие у тебя, у Живодера и у меня.

— И что в тех нитях? Как они нам могут помешать?

Тулле обвел нас взглядом, криво усмехнулся и сказал:

— Надо убить Набианора!

Меня слегка ожег страх и тут же растаял. Живодер воткнул нож в стол. Некоторые ульверы отпрянули назад, даже в свете масляных ламп было видно, как побледнели их лица. Коршун закашлялся, поперхнувшись вином, Рысь выронил чашу, а Феликс вовсе слетел на пол, скрючился и зажал уши руками. Хорошо, что Хальфсен уснул, осоловев от хмеля.

— Видишь? — спросил Тулле. — Одна лишь мысль о смерти Набианора пугает.

— Можно ли оборвать эти нити?

— А ты и впрямь думаешь…

— Нет. Но я не хочу, чтобы мои хирдманы хоть как-то были привязаны к тому ублюдку.

— Тонкие я могу убрать, а остальные придется истирать потихоньку.

Леофсун поднял чашу, зачем-то понюхал, скривился и отставил в сторону.

— Я завтра не пойду на Арену, — сказал он.

Пистос пробормотал что-то на фагрском.

— Феликс тоже, — пересказал Рысь.

Я и сам сомневался. Возможно, завтра там будет биться Лундвар, который, кстати, так и не вернулся. Если он погибнет, кто заберет его тело и похоронит? Но сталкиваться с Набианором в третий раз мне не хотелось.

— Может статься, пророк не покажется на Арене, — заметил Простодушный. — Да и дружинникам он не будет верить так, как прежде, начнет перепроверять каждого.

Разумно. Если Набианор и придет, то лишь на третий день, когда будут самые главные бои. Значит, завтра можно и сходить.

Так что с утра мы снова потащились на Арену, оставив дома Пистоса, Рысь и Сварта, выкупили новые места и уселись.

Сегодня зрителей было меньше, кое-где виднелись незанятые скамьи, да и многие ложи для благородных пустовали. Мы невольно поглядывали на зал Набианора, уже без ковров, подушек и столиков. Может, он и впрямь решил больше не ступать на Арену, где его пытались убить?

Потом начались бои, перемежаемые выступлениями лицедеев. И хотя всё выглядело в точности, как вчера, ощущалось оно иначе. Не так громко кричали зрители, подбадривая бойцов, не так весело смеялись над кривляниями карликов, не столь щедро бросали медь и серебро на окровавленный песок.