А в следующую секунду произошло то, что предсказывал Аджухам. Арваксы, удивленные и недовольные исходом Святого Боя, не придумали ничего лучше, как усыпать тех, кто выжил, градом стрел. Арлинг схватил священника, лежащего к нему ближе других, и втащил за тушу вороного коня, который пал первым. Петр кричал – стрела попала ему в ногу, пронзив ступню. Хромота ему была обеспечена, но в отличие от остальных он хотя бы остался жив.
Лучники Бараката ответили сразу же, но место боя, которое выбирали арваксы, находилось за пределами полета их стрел.
Арлинг почувствовал ее задолго до того, как арваксы перестали стрелять. Град стрел не исчез, но сменил направление. Неизвестно, был ли Даррен среди тех, кто отдавал приказы, или Монтеро командовал рытьем нового русла реки Дикой, однако среди арвакских офицеров сейчас явно творилось неладное.
Со стороны моря в долину вползала огромная сколопендра, и укусы сотен стрел, сыпавшихся уже с обеих сторон – теперь стреляли и лучники Бараката, ничего для нее не значили. Со времени последней их встречи Салуаддин стала еще больше. Она переползала с холма на холм, даже не утруждаясь – для нее они были всего лишь неровностями земли.
Но Арлинг ничего этого не видел. Не только Тысячерукая почувствовала его зов. Та самая Магда, которую он когда-то встретил на охоте в мастаршильдском лесу, сейчас шла к нему – с распущенными волосами цвета антрацитового угля, в легком синем платье до пят, босая, с улыбкой на любимом лице. В Магде все было просто, знакомо, трепетно. Она волновала душу, бередила сердце. Арлинг видел ее так же, как тогда Тысячерукую в церкви Вольного, остро чувствуя ее близость, и в то же время понимая, как далеко они сейчас находились друг от друга.
Регарди поднялся, вытащил из-под мертвого коня священника и выставил вперед ладонь, призывая Магду остановиться. Фадуна поколебалась, но замерла, а потом низко склонилась перед Арлингом, метя волосами по замерзающей траве. Регарди поклонился ей в ответ, после обернулся к священнику и сказал:
– Я хотел бы, чтобы ты спел брачную песню. После будешь свободен.
– Какую песню? – ошарашенно переспросил Петр, стараясь не делать резких движений. Арлингу было все равно, что тот видел, главное, что видел он.
– Любую, – кивнул ему Регарди и решительно направился к Магде. Взяв ее ладони в свои, притянул к себе, чувствуя хрупкость плеч под руками, шелк волос, взметнувшихся ему в лицо, робкие ответные объятия. Сагуро Магда тоже кое-что поняла со времени их последней встречи в ущелье и не торопила события. Как и Арлинг, она знала, что таких моментов у них осталось немного, возможно, этот был последним.
– Ты выйдешь за меня замуж? – спросил Регарди и, не став дожидаться ответа, надел кольцо, которое скрутил из засохшей травы, ей на палец.
– А ты станешь моим мужем, – кивнула Магда и, обмакнув ноготь в лужицу крови, которая натекла из трупа у ее ног, нарисовала кольцо у него на пальце.
Их поцелуй длился мгновение, оба тут же отпрянули, понимая, что черта, проведенная между ними, уже выросла в непреодолимую преграду.
– Как зовут суженую? – спросил священник, прерывая песню и держа глаза плотно закрытыми. Он явно опасался за свой рассудок.
– Магда, – прошептал Регарди, делая еще один шаг назад от той, которая была недостижима.
Священник перевел дух и закончил:
Доран Петр замолчал и что есть духу припустил, хромая, к стенам Бараката, чтобы забыть увиденное как в страшном сне. Арлинг был рад, что у священника от страха отключился рассудок, потому что единственно выживший конь – тот самый буланый, на котором Петр выезжал из города, был нужен ему самому. Время перешло на секунды. Коня пришлось ловить и вскакивать в седло уже на скаку. К счастью, обошлось без понуканий – животное помчалось к горам, спасая свою жизнь.
– Сколько рук! Мы должны вернуться и все их забрать, – шептал в голове Арлинга новый голос, когда он проносился мимо расстрелянных тел арвакских пленников.
– Ты, как всегда, все испортил, – ворчал Нехебкай. – А можно было эту стерву просто убить. Зачем нам теперь еще и Тысячерукая?
– Больше рук! Секи, руби, отрезай! – жаждала крови новая гостья в его голове, и Регарди не мог с уверенностью сказать, что сам этого не хочет. Теперь две его руки казались слишком малым количеством.