У любого человека на лице что-то выглядит главным: глаза, или лоб, или подбородок. У директора главным был нос. Как некий миноискатель, он, казалось, определял, кого и что надо убрать, устранить. Мысля «по-государственному», он был озабочен не тем, что надо создать, а что разрушить и кого выбросить. Новый директор шастал по классам и коридорам, ощупывал парты, черные доски с непременными следами небрежно стертого мела, подоконники… Единственное, чего он не замечал, были ученики. Именно «чего», а не кого, потому что мы, ученики, интересовали директора меньше, чем реквизит.
Наш классный руководитель Мария Петровна сообщила ему в вестибюле, возле гардероба, где я натягивал на голову шапку-ушанку, поскольку по календарю была осень, а по термометру уже наступила зима:
– Приглашаю вас на встречу с Героем Советского Союза Борисом Исааковичем Певзнером. Отец трех моих учеников!
То, что сразу трех, директора не удивило, но вот об отчество и фамилию он споткнулся.
– А что,
– Другого нет, – ответила Мария Петровна, давая понять, что Герои на улице не валяются.
Отстаивать справедливость было ее страстью. А так как в замужестве она ни разу не состояла, вся страсть – без остатка! – отдана была справедливости.
–
– Странно, – сказал директор. И его нос-миноискатель уткнулся – разумеется, на некотором расстоянии – в лицо Марии Петровны.
Он постоянно держался на «некотором расстоянии»: чтобы дистанцию соблюсти, но главным образом чтобы дать испариться хроническому винному запаху, исходившему от него.
Директор был недоволен, что обреченный батальон спас на войне наш отец, а не чей-то другой.
– Сталин умер, но дело его живет, – сделал вывод Абрам Абрамович, когда я рассказал ему дома о том разговоре, подслушанном в вестибюле.
– Не ходи к нему в школу, Боря, – посоветовала отцу мама.
– К
– Так и есть.
– Существует, правда, теория:
– Я прослежу, – пообещала мама. И неожиданно предложила: – А в день праздника надо бы послать по радио телеграмму той медсестре, которая спасла тебя. Знаешь, передают… и люди находятся! «Бывшей медсестре Ольге, живущей в Рязани… От бывшего лейтенанта Бориса Певзнера!» Она может услышать.
– Не может, – ответил отец.
– Почему?
– Она была навылет ранена в тот самый день. На «вылет» из жизни…
– Спасая тебя?!
– Нет, моих незабвенных друзей-товарищей, – вновь применяя фронтовую терминологию, что он делал часто, ответил отец. – Митю Егорова и Лешу Носкова. Они после… тоже погибли.
– Как ты узнал об этом? О
– Она лежала в том же госпитале, где я. На первом этаже. И прислала мне свою фотографию. Ольга Нефедова…
– Тебе? Лично тебе? Смертельно раненная?
– Лично мне.
– И где же она? Фотография?
– Я отдал потом, уже через год, в Музей боевой славы полка.
– Куда?! В музей? Она –
Наша семья не знала.
– Может, на тридцать седьмом? – предположил Анекдот. – Фу ты! Какая неудачная цифра… Ну, на девяносто девятом. Иди в школу, Борис. И пусть твои дети гордятся!
– Они гордятся… – Мама обняла нас троих.
Складки на лбу Абрама Абрамовича разгладились.
– Знаете, есть такой анекдот… Подходит еврей к памятнику Суворова. И генерал подходит. Еврей, не выговаривая примерно двадцати букв из тридцати трех, спрашивает: «Это Суворов или Кутузов?» – «Суворов», – пародируя его акцент, отвечает генерал. «Что вы мне подражаете? – говорит еврей. – Вы ему подражайте!» Ты, Борис, вполне мог бы сказать этому директору: «Вы мне подражайте!» А что? Имеешь законное право. Но все же не говори: детей жалко.
Нет на свете ни одного нормального человека, который бы хоть раз не влюбился. Нет такого человека.