Сага о Певзнерах

Но не просто доктором… Еще только вступая в зрелый возраст, я уже был издерган любовью, ревностью и сомнениями. Политика не как наша влюбчивая, мирная Сарра, боявшаяся мышей, а как хищная кошка с мышью, игралась с каждой семьей, завлекая, неискренне обнадеживая, нещадно и безвинно карая. Лишь полная незаметность могла от нее уберечь. Но семью еврея-Героя политика не оставляла в покое.

И тогда я окончательно утвердился в намерении стать психоневрологом. Лечить от психического заболевания надо было бы всю страну. Однако на миссию психоневролога-политика я не замахивался. Жалеть же людей, которых не жалела страна, меня научили мама и Абрам Абрамович. Я вознамерился лечить и спасать.

Возвращать людям душевное равновесие – вот что я возвел в свою главную цель. И как раз тогда, когда сам утратил душевное равновесие.

Лишился я его не сразу, не в один день. Но именно один день и даже одна минута, случается, приводят в действие динамит, до которого долго добирался шнур, подожженный чьей-то злонамеренной волей.

Это была та минута, когда в коридоре Театрального училища прикнопили к доске список абитуриентов, которые «прошли». Наши с Игорем глаза стали выискивать букву «П». Наткнулись на нее и ушиблись… Потому что знакомой на «П» оказалась лишь фамилия «Пономарева».

«Зачем? Ну зачем их фамилии начинаются на одну букву?» – затмевал мое сознание нелепый вопрос. Вскоре, однако, сознание прояснилось: «Разве суть в букве? Не вместо же Даши приняли Лиду! Дашу бы все равно не приняли. Начинайся ее фамилия хоть на «А», хоть на «Я»!»

Там, возле доски, просверленной абитуриентскими взглядами, я вдруг осознал, что люблю Дашу больше, чем Лиду. Это были разные чувства. Разумеется, разные! Но все-таки горечь по поводу Даши должна была бы смягчиться, ослабить чуть-чуть свою едкость из-за Лидиного триумфа. Этого не произошло… Ничего внутри меня не смягчилось. И я не устремился, сшибая всех с ног, к телефону-автомату, чтобы поздравить Лиду.

Я ни в чем не обвинял ее, но и не торжествовал по поводу победы, одержанной ею не в состязании – нет, в битве: на каждое место претендовало семьдесят семь соперников и соперниц.

Кто-то обнял сзади сразу нас обоих, меня и брата, как делала это только мама.

Обнял нас Иван Васильевич.

Я качнулся… И не мысленно, а буквально: ведь это он, страстный Дашин поклонник в искусстве и в жизни, он был ректором Театрального училища.

Афанасьеву как-то удалось остановить, удержать вопрос, который чуть было не сорвался с моих губ: «Как же наша сестра могла не поступить в ваше училище?»

Не утратив роскошества своего образа, но как бы прячась ото всех, узнававших его и на него с языческим обалденьем взиравших, Иван Васильевич не отвел, а препроводил нас в свой кабинет, который вернее было назвать музеем. Со стен на нас с Игорем демократично, как на равных, взирали великие и выдающиеся. В этой простоте таились дополнительные приметы величия и недоступности. «Вот и подумайте, как быть такими, как мы, сохраняя при этом естественность и простоту!» – намекали великие. Под стеклом недвижно оживали сцены из спектаклей, тоже всемирно прославленных. Не знаменитое и не прославленное в кабинете отсутствовало. И на фоне всей этой исключительности Иван Васильевич произнес не земную, а прямо-таки заземленную фразу:

– Мы все уладим… Мы все устроим.

До обнародования списка училище было околдовано Дашей Певзнер. Она читала стихи о любви, монологи о любви и даже какую-то басню о любви откопала. Члены приемной комиссии, расходясь – это подслушал Игорь, – говорили, что такого «спектра оттенков любви» они и сами-то не испытали.

– А уж в этом они мастаки! – сказал брат, успевший не только увидеть, но и психологически изучить всех этих известных и знаменитых, явно отличавшихся все же от выдающихся и великих.

Отправляясь в училище, мы упросили Дашу остаться дома, чтобы, мобилизовав ее актерский талант, отвлекать маму от мыслей о возможных ударах «национальной политики». Даша сочетала мамину сдержанность с ее же самоотверженностью, о которой писал Некрасов, не имея в виду, конечно, женщин иудейского происхождения. Даша, как и мама, могла, я уверен, коня остановить «на скаку», «в горящую избу войти». А не увидев своей фамилии в списке, она бы никогда больше в это училище не вошла. И великие, расположившиеся на стенах, думаю, одобрили бы ее поступок.

Но Игорь считал, что важно не проявлять гордость – и тем паче гордыню! – а побеждать.

– Достижение цели – вот цель! – объяснял он. – Только это психологически верно, Серега.

– Как же так получилось, Иван Васильевич? – проговорил я.

«Психологически верно не задавать бессмысленных вопросов», – учил меня Игорь. Но я все-таки задал.

– Скрытая «процентная норма»… Постыдная, но обязательная для приемной комиссии! – стараясь не смотреть нам в глаза, да и с великими не встречаться взглядом, ответил Иван Васильевич. – Трех молодых людей с тем самым анкетным пунктом мы тогда уже приняли.

– А какие у них были преимущества перед нашей сестрой? – продолжал я задавать бессмысленные вопросы.