Сага о предпринимателе

А потом стали выступать поэты. И мне почему-то не понравилась эта новая манера – очень качественное словотворчество, почему-то называемое талантом, с выворачиванием изнанки сущего и чувств: грязь улиц, умирающие в онкологии люди, уродство лиц и душ, эмоциональный «смрад» – и все это с телесными «танцами», харизматично, навязывающе, громко и уверенно. Видимо, я действительно отстала от жизни – так хотелось теплых и человечных стихов. Но они потерялись на фоне эмоциональной агрессии. В психологии давно доказан тот факт, что отрицательные эмоции намного сильнее положительных, а мат и оскорбления воспринимаются на уровне заклинаний: действуют сногсшибательно. И на меня подействовало также. А потом позвонила сотрудница: «Ира, мы такую аварию видели… Страшно… Где стела, на повороте… Кажется, все погибли». Я тогда ее слова восприняла плохо, с раздражением – «таланты» столичных знаменитостей наполнили мою душу омерзением, грязью, недоумением, отторжением. Отрицательные эмоции можно перечислять бесконечно. Будто хлынул водопад застоявшейся грязи из вонючего болота.

Потом был наш выход: теплое, человечное чтение о любви и грусти, о женской душе и уюте дома, о сопротивлении злу. Мои стихи даже в подметки не годились новомодным авангардным перфомансам. Они были слишком просты. Подруга, выступавшая со мной в одной программе, была намного моложе, ее творчество оказалось современнее, сложнее и непонятнее. В любом случае, подобранные в одном тематическом ключе, стихи разных жанров хорошо дополнили друг друга в одной программе. Наш номер поставили последним, выступление далось тяжело. Зал устал. В течение сорока минут мы держали внимание зрителей, и у меня были моменты, когда хотелось замолчать и опустить руки с текстом. Но я этого не сделала. Дочитала до конца. Потом подходили зрители, благодарили за хорошее настроение.

И вдруг, словно испугавшись наступившего благодушия, расслабленных улыбок и внимания к нам, провинциалам, главная столичная знаменитость начала громким, хорошо поставленным голосом снова читать свои стихи. Просто так, чтобы привлечь внимание и разбить вдребезги новое настроение спокойствия. Ей это удалось блестяще, любители эпатажа захлопали и почти завизжали. Настроение в один миг стало нервным, наэлектризованным. Но мне всё было уже безразлично, я пошла переодеваться. В конце концов, каждый талант должен получить или силой взять то, что ему причитается. Особенно столичный. Зря, что ли, она тащилась в этот приморский город?

Сегодня, спустя восемь дней после того вечера, я поехала в очередную плановую командировку. И снова встречи, и смех, и мое хвастовство незначительными литературными достижениями, и гордость клиентов мной и особенно – собой, что я, литератор, с ними общаюсь, и люблю их, и желаю им добра. И всё – взаимно. Последней клиенткой по графику оказалась восточная женщина, крымская татарка, которую я знаю много лет: труженица, умница, человек добрый и абсолютно беззлобный. И моя русская тетка, живущая в этой деревне – ее близкая подружка, почти сестра. Всё перемешалось в нашем Крыму.

Но меня внезапно в пути по телефону предупредили, что в ее семье кто-то погиб. У крымских татар большие семьи. И такие события переживаются коллективно. У моей клиентки – была одна интересная особенность, к которой я относилась с пониманием: она всегда хорошо платила, без задержек, но «боролась» за каждую копейку, выторговывала скидки, горестно вздыхала, соглашалась с суммой, отдавала деньги и тут же забывала об этом. Это был ритуал, и он соблюдался из года в год. И каждый раз она шутила, и говорила, что вот бы много денег заработать, и сожалела, что так много у меня конкурентов. А в этот раз купила необходимый товар и деньги отдала молча, и не торговалась, и двух гривен сдачи не потребовала. Глаза ее были пусты, лицо черно. Будто душа исчезла, и осталось тело с отработанными навыками. А потом произнесла как бы между делом: «Горе у нас. Племяшка моя умерла, еще тридцати нет…». Я стала спрашивать, и она также безэмоционально ответила: «Разбились на стеле, где поворот крутой на трассе. Дядьку током убило, мы на похороны не ездили, так они на три поминальные дня поехали. У нас так положено. И вот…». Глаза сухие, смотрят куда-то передо мной, и меня она не видит. «На стеле? Когда?!». «Пятого сентября, в четверг…». Я оторопела, ноги как-то подогнулись, захотелось схватиться за перила лестницы. «Так мы же мимо ехали, вернее, моя сотрудница! Мы – видели!».