Сагайдачный. Крымская неволя

— Пан гетман собирается в поход.

— Да, пора... Поганцы уже жгут Украину, а казацтво все выбралось в море, разбойничает...

По знаку явившегося маршалка лакеи принесли сере­бряное блюдо с умывальником, и гость совершил обряд омовения рук, который строго соблюдался в польском об­ществе.

— Прошу пана к княгине — она с гостями на галерее...

— Очень рад видеть прекрасную княгиню.

— И она вам будет несказанно рада.

Хозяин повел гостя через внутренние покои замка, и они вскоре вышли на галерею, с которой открывался преле­стный вид на раскинутый внизу парк, на Засулье и на степи.

При виде молодого Могилы княгиня Гризельда и другие гости шумно приветствовали его. Тут были и князья Четвертинские, и Сангушки, и Кисели, и другая левобережная и правобережная польская знать.

Княгиня Гризельда была еще совсем маленькое существо с круглыми, розовыми щеками, с ямочкой на пухлом под­бородке, маленьким носиком и игривыми черными глаза­ми под тонкими дугообразными и такими же черными бро­вями.

— Что Людвися? Все такая же хорошенькая? — спро­сила молодая хозяйка после первых приветствий.

Могила невольно опустил глаза; щеки его вспыхнули.

— Да, княгиня, — пробормотал он.

— А пан не забыл охоту по первой пороше? — продол­жала хозяйка.

— О какой охоте княгиня изволит говорить? — спросил Могила.

— А нынешней зимой в Остроге по первой пороше...

— Не помню, княгиня.

— О, коварный! И лисичку забыли?

— Какую лисичку, княгиня?

— О, какой же пан! Забыл лисичку!.. Припомните, как лисичка выскочила из кустов, а вы за лисичкой, а за вами на вороном коне панна Людвися... И, кажется, там, за лесом, где-то пан поймал лисичку с пепельными волосами — вы и панна Людвися воротились такие красные...

Могила и теперь сидел весь пунцовый.

— Ах, если бы скорей зима, скорей пороша — как хоро­шо было бы поохотиться по первому снегу! — продолжала болтать княгиня.

— Так ты желала бы снега? — вдруг спросил ее князь Иеремия.

— Ах, как желала бы!.. Снег, белые деревья— как это очаровательно.

— Летом княгиня желает снега, а зимой пожелает зеле­ни — это в порядке вещей, — улыбаясь, заметил пан Кисель.[27]

— Конечно, всегда хочется того, чего нет, — отвечала из­балованная княгиня.

— Так княгиня желает себе старости? — улыбнулся Ки­сель.

— Нет, только снега...

— Так снег завтра будет, — громко сказал хозяин.

— Па­нове, завтра прошу вас разделить со мною охоту по первой пороше.

— Охотно, охотно! — загремели гости.

Князь Иеремия многозначительно взглянул на жену, на гостей и, улыбаясь, сказал:

— Прошу извинить, панове, я отлучусь на минуту, чтобы сделать распоряжение на завтрашний день.

И он, поклонившись гостям, торжественно вышел, покру­чивая правый ус.

XX

Когда на другой день утром, совершив, при помощи пол­дюжины покоювок, свой роскошный туалет, княгиня, вся сияющая молодостью и красотой, вышла на галерею, она по­ражена была необыкновенным зрелищем.

Из-за роскошной зелени плюща, дикого винограда и дру­гих ползучих растений, которые непроницаемою сетью защи­щали галерею от лучей солнца, она вдруг увидела за Су­лою... — не сон ли это? не грезит ли она после вчерашнего разговора?.. — она увидала снег! Целую снежную равнину, сверкавшую на солнце первым, чистым, ярким и блестящим зимним покровом... И кусты на поляне, и высокая тра­ва, и деревья в роще — все сверкало первым девственным снегом; от всей засульской равнины, казалось, веяло чудным,волшебным холодом, настоящею зимою, тогда как здесь кругом цвело самое роскошное украинское лето...

— Езус, Мария!.. Что это? В самом деле снег! — вскри­чала княгиня.

Выходили на галерею вчерашние гости и, вместо привет­ствия хозяйке, вместо пожелания ей доброго дня, останав­ливались в немом изумлении и как бы в испуге. Одни только лакеи, стоявшие навытяжку у дверей и вдоль стены, скромно, почтительно улыбались.

— Да это сон! — воскликнул долгоногий князь Четвертинский, протирая глаза.

— Это волшебство, панове! Чары! Княгиня волшебница, фея! — изумлялся не то притворно, не то искренне круг­ленький пан Кисель.

— Мы живем в век чудес!

— А как солнце сверкает в снежинках!

— Да это из «Тысячи и одной ночи»!