Сагарис. Путь к трону

Юный царевич терпеливо ждал своего часа. Выйти из города было вовсе не просто, особенно для варваров и полукровок. Начальник царского следствия, он же спирарх*, Гаттион отличался маниакальной подозрительностью и невероятной проницательностью. Его сикофанты и агенты были вездесущи, а небольшие, хорошо вооружённые отряды на быстроногих лошадях денно и нощно прочёсывали окрестности Пантикапея в поисках лазутчиков скифов и сбежавших рабов. Впрочем, таких смельчаков находилось немного — уйти от Гаттиона мог только удивительно счастливый человек, что среди рабов являлось исключением, а пойманных беглецов в связи с военным временем казнили сразу же. И Савмак, спрятав в глубине души свои чаяния, с удивительным стоицизмом ожидал, когда гиппотоксотов выведут за город, в степи, чтобы принять участие в боевых действиях против скифов. А там он — вольная птица...

— Гей, мой юный друг! — тяжеленная длань Пилумна достаточно нежно похлопала по плечу Савмака, но и от этого ласкового проявления дружеских чувств он пошатнулся. — Проснись! И пошли с нами. Сегодня большой праздник — выдали жалованье. Одевайся.

Задумавшись, юноша не заметил вошедших в казарму друзей. Он горячо поприветствовал Таруласа, стоявшего поодаль с мрачной улыбкой, и обнял Руфуса, держащего в руках довольно объёмистый кошель с серебром.

— Не думаю, что мой лохаг меня отпустит, — огорчённо вздохнул Савмак, любовно оглядывая всех троих — они давно не виделись.

— Твой лохаг... — насмешливо фыркнул Пилумн. — Превеликие боги, этот недомерок-каллатиец посмеет тебя не отпустить? Это мы сейчас уладим, — и он исчез за дверью караульного помещения, где была клетушка лохага.

Возвратился он быстро, довольно улыбаясь и подмигивая всем по очереди.

— Держи, — Пилумн положил на ладонь Савмака чеканный жетон из бронзы, своего рода увольнительную для гиппотоксотов. — Можешь гулять до утра.

— Так сказал сам лохаг? — недоверчиво спросил Савмак, достаточно хорошо зная изменчивый и коварный нрав своего начальника.

— Конечно, — довольно заржал Пилумн. — Пусть попробовал бы ответить мне что-либо иное. По-моему, он и так шаровары намочил.

— Возьми меч, — посоветовал Тарулас, наблюдая за сборами Савмака. — Время сейчас смутное... — Он поневоле залюбовался статным красивым юношей.

Одетый в парчовую, шитую золотом куртку, подпоясанную широким кожаным поясом с серебряными заклёпками, и узкие шаровары — выходную одежду конных гиппотоксотов, среди которых было много варваров, хранящих обычаи предков, — Савмак казался старше своих лет. Даже его друзья не знали, кто он на самом деле. Они почему-то решили, что юноша воспитывался в доме эллина-колониста — такое в Таврике случалось нередко, особенно в семьях, где не было наследников. А расспрашивать о прошлом по молчаливому уговору считалось среди них дурным тоном.

Харчевня неподалёку от агоры причислялась к престижным. Сюда хаживали в основном воины царской спиры, богатые владельцы эргастерий и известные всему Боспору ремесленники-художники: ювелиры, чеканщики и резчики по дереву. Штукатурка стен была расписана разноцветными растительными узорами, вверху, под самым потолком, висели на кованых гвоздях венки и повязки выдающихся атлетов, подаренные в разное время хозяину харчевни, обрюзгшему афинянину. Правда, большинство из них было подделкой, но кто и где об этом мог узнать? В дальнем конце на деревянных полках красовались лощёными боками ойнохои*, гидрии, кратеры, сверкало цветное стекло сирийских и египетских фиалов. Там же, на узких, наподобие стел, постаментах стояли мраморные изваяния эллинских богов, привезённые из Аттики ещё дедом хозяина харчевни. Очаг находился в другом помещении, поэтому в обеденном зале витала прохлада, а воздух наполнялся ароматом засушенных трав, спрятанных в ниши. Вечерний свет мягко вливался в застеклённые оконца, создавая домашний уют и располагая к дружеским беседам.

— ...Нет, что ни говори, а мне в Пантикапее нравится, — потягиваясь, словно сытый кот, сказал Пилумн. — Кормят, будто на убой, вино, правда, кисловатое, но зато от пуза, жалованье приличное... беда только, что часто задерживают... Ну да ладно, мы привычные. А главное — кругом тихо, спокойно, воевать не с кем; лежи и поплёвывай в потолок казармы. Не то что было в Галлии...* Помнишь, Рут... кхм! Тарулас, как нас эти варвары загнали в ущелье? А потом запрудили реку? — Он с видимым удовольствием рассмеялся. — Ну и поплавали мы, как водяные крысы. Сирийская ала* накрылась почти вся, а я грязью плевался ещё с месяц. С той поры к воде у меня отвращение, потому и пью только вино, — отставной легионер приложился к фиалу, и все услышали звук льющейся жидкости.

— Не накаркай, — лениво отвечал ему Тарулас. — В степи неспокойно, насколько мне известно. По-моему, скифы что-то затевают.

— А... — беспечно отмахнулся Пилумн. — Видывали мы всякое и тут не пропадём. Главное — здесь нет ищеек римского Сената.

— Убедил, — скупо улыбнулся Тарулас. — О чём задумался, Савмак? — вдруг спросил он юношу, в этот момент вспоминавшего свои детские годы.