Сагарис. Путь к трону

К полуночи Гаттион уже был в невменяемом состоянии и домой его отправили на носилках, служивших неизменной принадлежностью подобных пиршеств в каждом богатом доме. Проснувшись почти в полдень, он пытался вспомнить, о чём шла речь на пиру у Ксено, но в голове гудели шмели, и разрозненные мысли вскоре сбежались в одну, после которой начальник царского следствия поторопился облегчить желудок — его стошнило, как никогда прежде. Борец Клаус мог гордиться — свою задачу он выполнил с блеском.

Если уж зашёл разговор о Калусе, то и возвратимся к этому весьма обаятельному, исключая его пристрастие к застольям, молодому человеку. В то время, когда спирарх мучился похмельем, наш герой гордо вышагивал по улицам Пантикапея, сопровождая несравненную Ксено к царскому эргастулу. Сумасбродные выходки красавицы ему были не в диковинку, а поскольку после их прогулки его ждал отличный завтрак, Калус стоически переносил ворчливый мятеж голодного желудка — в отличие от худосочного Гаттиона, непривычного к обильным возлияниям, здоровый организм крепыша не знал похмельных горестей и страданий.

Эргастул располагался за стенами акрополя, у южных ворот. Две высокие башни с узкими бойницами, сложенные из тщательно отёсанных каменных блоков, защищали подступы к воротам, изготовленным из толстых дубовых плах, окованных железом. Ворота украшала кирпичная арка с конной статуей Аполлона наверху. За зубцами башен виднелись шлемы стражи акрополя, а по бокам калитки, врезанной в ворота, стояли скучающие воины царской спиры, облачённые в простые кожаные панцири и закутанные в короткие воинские плащи, отороченные рысьим мехом.

Ксено узнали сразу. Подтянувшись как по команде, гоплиты заулыбались и поторопились открыть калитку. Одарив их милостивой улыбкой, от чего бравых вояк бросило в дрожь, девушка царственно прошествовала к эргастулу, где её встретил оторопевший главный стражник, круглолицый, бородатый каллатиец с хитрыми бегающими глазами.

Пергамент, подписанный самим Гаттионом, подействовал на главного стражника как кусок свежего сыра на голодную мышь: он засуетился, забегал, мучительно пытаясь вспомнить правила приличного обхождения с благородными женщинами, общением с которыми он не был избалован. Прикрикнув на помощников, по его мнению не слишком быстро отворивших дверь темницы, он вызвался лично сопровождать красавицу по подземелью.

Некогда на месте эргастула находилась глубокая пещера, изваянная природой в каменном чреве горы. По приказанию деда Перисада её углубили, вырубили ступени и оснастили решётками. Пещера была сравнительно небольшой, и нередко узники эргастула спали по очереди. Темница освещалась всего одним факелом, а оттого её стены, казалось, сочились кровью, тёмно-багровой и густой.

— Да, да, всемилостивейшая госпожа, запахи здесь, хи-хи... — угодливо захихикал каллатиец, — не для вашего носика.

— Ничего, я потерплю, — Ксено быстро отдёрнула от лица кусок тонкого полотна, надушенного благовониями. — Это всё? — спросила она, чувствуя, как закружилась голова — в темнице и впрямь запахи были почище, нежели в самых запущенных отхожих местах.

— К сожалению, всё, — главный стражник, спохватившись, зажёг ещё один факел, высветивший молчаливых узников, столпившихся у решёток своих каморок-камер.

Некоторые из них уже не держались на ногах, и товарищи по несчастью держали их под руки — появление красавицы в этом каменном мешке могло быть только чудом, и оцепеневшим от неожиданности несчастным она показалась богиней, по меньшей мере самой Персефоной*, явившейся по их души.

— К сожалению... — между тем продолжал каллатиец, развивая свою мысль. — Я уже не раз докладывал начальству, что пора достроить ещё две-три камеры, а не то скоро придётся размещать этих тварей, — кивнул в сторону закаменевших узников, — в коридорах, сажая на цепь. Или же... — он опять гнусно хихикнул и провёл ладонью по горлу, издав губами звук, напоминающий скрип дверных петель, — срочно заняться прополкой. И места освободятся, и городской казне облегчение. Кто бы ещё замолвил словечко?.. — он многозначительно подмигнул Ксено, едва сдерживавшей ярость.

В это время сзади чихнул Калус, не отстающий от красавицы ни на шаг. В руках он держал корзинку с едой, которую Ксено пожелала раздать узникам.

Опомнившись, девушка с сожалением выпустила рукоять небольшого, но достаточно острого ножа, спрятанного в складках одежды. Она уже успела так возненавидеть главного стражника за его невероятный цинизм, что готова была пронзить это чудовище в человеческом облике хладнокровно и без угрызений совести.

Переведя дух и вымучив благосклонную улыбку, она показала в дальний конец темницы, где едва виднелась крохотная осклизлая дверь, запертая на увесистый замок.

— А что там? — спросила она, и подтолкнула каллатийца, чтобы он шёл впереди.

— Где — там? — недоумённо посмотрел на неё главный стражник; проследив за её указующим перстом, он неожиданно всполошился: — Нет-нет, туда нельзя!

— Почему? — полюбопытствовала Ксено, вдруг ощутив, как внутренний жар опалил её ланиты.