Сагарис. Путь к трону

Плешивый взвился, будто его ткнули раскалённым шилом. Казалось, что кривой персидский нож сам прыгнул в его руку. Клеймёный вожак, не мешкая ни единого мига, с немыслимой прытью откатился в сторону и кошачьим прыжком встал на ноги. Его акинак, со свистом взметнувшись над головой, направил остро отточенное жало в сторону взбешённого плешивого. Тем временем бывший галерный раб с угрожающей ленцой потянул к себе окованную железом дубину и стал рядом с плешивым. Его тусклые безжизненные глаза были холодны и безжалостны, как сама смерть. Чуть помедлив, присоединился к ним и хромой, сжимая в руках боевой топор. Одноухий и (не без колебания) бывший наездник Ксено стали плечом к плечу с клеймёным. В полном безмолвии поделившиеся на два противоборствующих лагеря разбойники начали медленно сближаться.

— Остановитесь! — первым опомнился галерник. — Вы что, белены объелись?! Нам сейчас только этого и не хватает. Мы клялись, что будем братьями, а теперь готовы вцепиться друг другу в глотки, как бешеные псы. Брось нож, — с угрозой повернулся он к плешивому, порывавшемуся кинуться на клеймёного. — Иначе огрею дубиной по башке.

— Нечистый попутал... — хмуро буркнул вожак разбойников и небрежно сунул акинак в ножны. — Это всё вино... — он хотел добавить ещё что-то, но только издал долгий протяжный хрип.

Остолбеневшие разбойники увидели, как он схватился за горло и упал навзничь, дёргая ногами, будто пытался бежать лёжа. И только когда из его рта хлынула быстро чернеющая кровь, они наконец заметили древко короткой стрелы, воткнувшейся в шею по самое оперение. Впрочем, долго размышлять над этим происшествием им не пришлось: раздался тихий щелчок и уже одноухий ткнулся лицом в вытоптанную траву со стрелой в сердце.

— Скифы! — заорал плешивый и схватил небольшой овальный щит; в него тут же с противным зудом впилась очередная стрела.

Разбойники бросились врассыпную. Надо отдать им должное — несмотря на внезапность нападения, они не растерялись. Битые-перебитые судьбой, побывавшие не в одной схватке, закалённые голодом и скитаниями, ценившие свою и чужую жизнь не дороже металла, который может в любой момент её прервать, степные пираты и не подумали убегать куда глаза глядят. Они знали, что их, испуганных и безоружных, гиппотоксоты скифов перестреляют, как глупых куропаток. Потому разбойники первым делом бросились к оружию, всегда лежавшему на подхвате. И ещё звучало эхо от крика плешивого, как они уже были на конях.

Митридат скосил глаза и в досаде тихо выругался: по звериной тропе к озерку скакал только один воин! Сначала царевич решил, что это верный Гордий, наконец отыскавший своего господина, но, присмотревшись к масти коня и посадке спешившего к нему на выручку храбреца, тут же убедился в ошибке. Обычно персы и эллины сидели на лошади, сместившись к крупу, а этот незнакомец едва не лежал на шее коня, спрятавшись от стрел по варварскому обычаю за густой косматой гривой.

Приободрившиеся разбойники, понявшие, как и царевич, что неизвестный враг один, в большой спешке успели пустить ему навстречу несколько стрел, попавших в небо. На большее у них просто не хватило времени: воин обрушился на степных пиратов, словно камень из пращи. Его акинак чертил в прозрачной небесной голубизне сверкающие сталью замысловатые фигуры с такой немыслимой скоростью, что, казалось, у воина было по меньшей мере четыре руки с клинками. Хромой разбойник, пытавшийся достать храбреца топором с длинной рукоятью, так и не успел понять, каким образом акинак незнакомца очутился в опасной близости от незащищённой щитом правой подмышки. Он суетливо уклонился, дёрнув на себя поводья, чтобы прикрыться конём, но этот манёвр стал последним осознанным порывом в земной жизни степного пирата — в следующее мгновение холодное железо, оставив на шее ровную, невыносимо жгучую полоску, отправило его душу в Аид.

Плешивый только крякнул, завидев, как хромой брякнулся на землю. В сердце старого разбойника не было места жалости и состраданию, но с убитым товарищем он рыскал по степям Таврики не один год и испытывал к нему чувства, отдалённо напоминавшие дружеские. Потому плешивый, подбодрив себя яростным воплем, налетел на неизвестного воина, как смерч, стараясь завалить того вместе с конём. И тут же, холодея от недобрых предчувствий, понял, что просчитался — жеребец храбреца, полудикий зверь, поднявшись на дыбы, с диким визгом вцепился в шею его скакуна и, помогая себе железной твёрдости копытами, стал рвать живую плоть словно взбесившаяся рысь. Конь старого разбойника жалобно заржал, в свою очередь встал свечой на задних ногах, но сдержать неистовый напор полудикаря не сумел и опрокинулся на спину. Поднялся он уже без седока — плешивый лежал на каменистой земле со сломанным хребтом, недвижимый и безгласый, и только в наполненных смертной болью глазах всё ещё теплилось постепенно угасающее сознание.