Саги огненных птиц

– Найди его слабость… – протянул Агни, почёсывая бороду. Лицо Старого Лиса растеклось в улыбке. – Что же, тут есть о чём поразмыслить.

– Поразмысли. А ещё позволь ему ошибиться. Тебе не придётся утруждать себя, лишь выжидай, пока он не оступится. Сам. У него не так много союзников, как ты думаешь, и вся его слава пока что – это честь его отца и нескольких отрядов. Сейчас, пока сильна память об Арне Крестителе, за него охотно заступятся, но потом…

– И когда он ошибётся?

Лис цокнул языком.

– А он уже ошибся, просто этого пока никто ещё не прознал…

– О чём ты? О свадьбе с троллихой?

– Побереги дочек от него, не надобно им такого счастья. Что тебе, в самом-то деле, станется с того? Троллиха не изменит ничего в Онаскане, а те, кто поддерживает Ольгира, отвернутся от него. Им всем сейчас хочется одного: видеть свою дочку или сестру подле конунга. Но пусть придержат своих дочерей для твоих сыновей.

Агни покачал головой.

– Я не желал власти над Онасканом, Лис. Я лишь самый верный и богатый из слуг Арна Крестителя.

– Неужели ты выбросишь лосося, если тот сам прыгнет тебе в руки?

Ярл почесал за ухом, в котором блеснула серебряная серьга. Ольгир громко говорил и смеялся, и голоса его собеседников сливались в гудящий нетрезвый звон. Мясо священного быка было почти что съедено, и гости радовались за мёртвого, как за живого, поминали его так славно, будто он погиб в бою.

– Жирен лосось, – задумчиво произнёс Агни.

– И мясо его красное.

Город, окованный широким кольцом стены, стоял на трёх каменных холмах, отколовшихся когда-то от пригорья и сползших сюда, к морю, с далёкой северной гряды. Он ждал, когда солнце перевалит за горизонт, чтобы загореться факельными огнями и тихим тлением жировых ламп.

Далеко отступили леса от Онаскана. Доброе дерево шло на строительство, а обнажённые земли расчищали и засевали фермеры. Поначалу не прирастало к земле зерно, не давало сильного побега, но позже оно свыклось с каменистой почвой и коротким летом, которое тем не менее порой любило нажарить бока. Онаскан упёрся вплотную к воде морской с юга и к речной – с захода, а с северной стороны к нему прирастали и пристраивались дома, так что город продолжал расползаться по берегу. Там, где река впадала в залив, из воды торчал остров, на котором не так давно заложили монастырь, и его легко было разглядеть в ясные солнечные дни.

От скуки Ингрид поглядывала на стены монастыря да на еловую щётку лесочка, окружавшего его. Смотрела она и на воду залива, что была гораздо спокойнее тех бесноватых морских волн, о которых говорил её отец. Смотрела и на Полотняную. Она знала, что реку так прозвали за непоколебимую водную гладь, блестевшую на солнце, как натянутое шерстяное полотно. Но даже такая спокойная река рябилась мелкими барашками в месте, где сцеплялась с морем, тогда как вода залива оставалась почти недвижимой. Ингрид подумала о своей реке, о том, что Полотняная несёт и её воды тоже, тянет их к морю. Ингрид тяжело вздохнула, испытывая щемящее чувство тоски.

Море не шумело. Его перебивал гомон сотен голосов. Они раздавались будто бы отовсюду. Днями и ночами Ингрид слышала, как гудят голоса внизу, как переговариваются и перекрикиваются слуги и хускарлы во дворе. Повсюду были люди. Так много, что ей становилось не по себе и она чувствовала себя как в клетке, вокруг которой денно и нощно снуют любопытные зеваки.

Медленно тёк третий день её заточения. Ольгир не показывался. Время от времени к ней приходили служанки, чтобы принести еду и вынести грязь. Ингрид не разговаривала с ними, лишь внимательно наблюдала за тем, как они выполняют свою работу. Слуги робели перед ней и старались скорее скрыться, а Ингрид было и невдомёк, что по двору вовсю ползли слухи о том, что сын конунга привёз в Большой дом принцессу троллей.

На четвёртый день наконец пришёл сам Ольгир. Он сухо поприветствовал её и, не проронив лишнего слова, вошёл в её темницу. Ингрид, как и прежде, сидела на сундуке, против воли подслушивая, о чём перешёптывались стражники во дворе. Она обратила взгляд на Ольгира, и тот медленно закрыл за собой дверь. В руках он держал свёрток одежды и шёлковый мешочек с золотой вышивкой.

– Я принёс тебе свежую одежду, – произнёс Ольгир и опустил вещи на кровать. Сам он прислонился к двери, подперев её плечами.

Ингрид заметила, что взгляд Ольгира был потерянным, а под глазами залегла синяя тень.

Они молчали.

Он распустил шёлковый мешочек и выудил длинную низку бус.

– Так ты пришёл подкупить меня? – догадалась Ингрид и недобро сверкнула глазами.

– Теперь так называется желание принести дары и порадовать женщину?

Ингрид презрительно фыркнула.

Он подошёл к ней и застыл, будто ожидал, что Ингрид разрешит ему приблизиться и завязать бусы на её шее. Она же не проронила ни слова, лицо её было надменным. Ольгир, не дождавшись позволения, легко набросил низку ей на грудь и завязал поверх волос, после чего вытащил косу из-под шнурочка. Бусы блестели нежно сердоликом и хрусталём, и тёмными пятнами на них пестрели синие рябые бусинки.