Саги огненных птиц

– Ты теперь один из нас, – одними губами проговорил он, вспоминая слова Холя. – Ты теперь с ветте.

Солнце, что поднялось над миром, пыталось согреть своими тощими лучами спины гребцов, но сил у него уже не хватало. Да только это было и ни к чему – держись за весло и согреешься. Да так, что успевай утирать пот со лба. Дорога ладей и лодок противилась их движению, будто оттягивала встречу семейства с Оствиком.

Против воли Ситрик мысленно снова и снова обращался к Ингрид, и имя это гудело в его голове вместе со счётом. Она вытеснила всё прочее, и губы её, глаза, как у голодного зверя, да чёрные распущенные волосы стояли перед взором. И в самом деле он всюду звал её за собой…

Да даже если бы не звал, то она бы его просто так уже не отпустила бы.

Что делала она с ним? Почему заставляла думать о себе?.. Но что делала с другими? Там, где появлялась она, всюду были страх и горе. Почему в прошлую их встречу в хлеву Бирны она была так спокойна и мягка, а теперь так жестока?

«Не думай, – говорил себе Ситрик. – Просто не думай о ней. Прекрати! Перестань! Не зови её!»

К вечеру они не добрались до поселения и вновь заночевали на безлюдном берегу. Никто больше не просил Ситрика сказывать у костра, никто не хотел слышать его голос. Иголка и та всюду следовала теперь за Хельгой, потеряв к послушнику всякий интерес. Лишь жена Одена протянула ему миску с похлёбкой с какой-то вымученной улыбкой.

– Спасибо, – как можно тише сказал Ситрик.

Он злился. Злился и не понимал, почему семья Одена так решила обращаться с ним. Разве не заслужил он благодарности? Разве не он вытащил Хельгу из кровавой густой воды, когда Ингрид, точно наигравшись, бросила её тело на дно озера?

Ему хотелось уйти прочь от людей, чтобы снова остаться одному. Хотелось покинуть даже Холя. Он смотрел поверх костра на чёрную пустоту, что изгибалась в танце горячего воздуха за спинами плотно сидящих людей. И эта тьма манила его, просила отойти от огня и лагеря, оставив свою привязанность и боль в крошечном кругу света.

Прежде он искал людей, тянулся к ним, боясь одиночества, но, найдя с ними встречу, разочаровался.

Холь молча сидел в худе, всё так же боясь проронить хоть словечко при посторонних. Даже Иголку он вывел тогда из лесу обратно к озеру, используя лишь птичий крик. И как за столько лет Холь не отвернулся от людей?

Ситрик не заметил, как задремал, и во сне его продолжала хлюпать носом Иголка да переговаривались шёпотом мужчины с матерью да отцом, поминая имя Гисмунда. В тревожном и беспокойном сне плескалась, заточённая меж берегов, красная густая кровь да шумела в ушах чистая вода реки, разбиваемая на капли и клочки неумолимыми вёслами. Та, что прокляла себя, назвав погибелью и смертью, выходила из крови озера и шла к речной воде, неся на своих волосах красную солёную отраву. Она заходила в реку, и та окрашивалась розовым. Она шла и шла, уходя всё глубже под воду, пока не скрывалась её голова. Дрогнула поверхность реки и застыла, обратившись льдом.

Тогда только Ситрик встрепенулся, проснувшись. Он медленно открыл глаза. Мужчины спали, и Оден, сторожа их сон, ковырял длинной палкой в костре. Пасмурное небо успело слегка посветлеть с одной из сторон.

Изо рта Ситрика вырвалось облако пара. Он проводил его взглядом и попытался снова уснуть, да только сон не шёл, свалился, как покрывало с головы. Ситрик приподнялся, сел у огня под пристальным взором Одена и осмотрелся.

Всё кругом стало белым, седым, точно перья Холя. Трава, поцелованная ночным морозом, укрылась инеем, словно одеялом. Деревья, почувствовавшие дыхание зимы, замерли в исполненном тревоги ожидании. На каждой оброненной сосной иголочке, на каждой свалившейся с куста ягоде и каждой шишке, что прижала от холода к себе свои юбки, торчали короткие белые иглы. Они были слабы, тонки, не могли пока никого погубить, но скоро настанет пора жестокой Зимы. По пятам она шла, на подолы наступала и меньше чем за луну добралась уж руками до хрупкого лета. Сдавила его шею, чтобы то не дышало больше по утрам на травы и не согревало их своим дыханием.

Ситрика била крупная дрожь. Он подобрался ближе к костру, утянув за собой одеяло, что сшила Бирна. Уселся, закутавшись по самые уши, да всё никак не мог согреться. Успеет ли он добраться до Ве или же заметёт его в пути первая зимняя стужа? Кажется, двенадцать дней Солнца минуло от середины лета ещё на позапрошлой неделе. Уж через седмицу настанет время первых жертвоприношений. Сначала забьют птиц, что носят на крыльях своих тепло, а там уж недалеко будет до страшного месяца Йоля, когда лоси сбросят рога на промёрзшую насквозь землю. Упадёт кость с живого на кости мёртвых.

Но есть ещё время у рек быть живыми. Лишь к Йолю покроются они ледяной бронёю и застынут, точно мёртвые у порога. Ситрик мотнул головой, разгоняя последние остатки сна, где реки да озёра уже сковал лёд.

Он успеет, а иначе и быть не может. Он успеет, и тысячи лет ему не надо.