Сайгонский блюз

Скорых похорон

скорбь короткая,

хищный хрип ворон,

мгла сиротская.

Враг со всех сторон,

скачка начата,

завтра эскадрон

срубят начисто,

вдоль дорог в пыли

мусор да зола,

пушки бьют вдали,

бьют колокола.

Реквием

Зима. Безмолвные снега.

Ночные холода.

Сомкнуло льдами берега

в замёрзших городах.

Ночь стынет в ледяных тисках,

болезненно долга,

как циферблатная тоска

в бессмысленных кругах.

Мы тонем в вязких смолах тьмы

с огарками стихов,

под крики третьих, и седьмых,

и сотых петухов,

а время замкнуто стальной

ловушкою кольца,

и кружит ночь, слепая ночь,

без цели и конца.

Но прорываются в рассвет

стихи сквозь мутный снег,

хоть запропал поэт навек

на полпути к весне,

от стыни ледяных оков,

от мёрзлых февралей,

от миллионных петухов —

до первых журавлей.

Художник

Если гаснут краски, пав на мольберт,

как зола в потухшем костре,

я тебя научу, как чувствовать свет —

просто веки бритвою срежь.

Ремесло и школа – это брехня,

так проста таланта цена —

воспалённым глазом к исходу дня

ты почувствуешь свет сполна.

Если воду из глины можешь давить,

ну а пальцы всё же слепы,

как перчатку кожу с руки сорви —

и прозреет она – лепи!

с искушеньем факел орущих рук

утопить в бинтов белизне.

Я могу научить, как чувствовать звук —

только это ещё больней.

И куда ни протянешь ладонь – пробьют,

здесь пропитано болью всё,

и куда ни метнёшься – чашу твою

Отче мимо не пронесёт.

Кто в компостер века не сунул рук,

своего креста избежал,

тем дано горшки обжигать без мук —

только их ещё больше жаль.

Осень

Ветер листья разносит

по асфальту со скуки.

Осень.

Зелёные куртки.

Осень.

В Питере осень.

У девушек листьев букеты.

После.

Здесь не до этого.

Осень.

В Питере холод.

В руки из рук – листочки.

Как листовки.

Подполье.

Осень.

В Питере что-то…

Риск.

Наплевать, не бойтесь!

Шепот – свобода…

Крик – свобода!

Осень.

Слякоть.

В Питере ливни.

Грог под сырок – застолье.

Спешка, зачёты, книги.

Листочки.

Осень.

В Питере полдень.

Пушка. На стенке лозунг.

Так тебя и запомнил —

Осень.

Питер тревожен.

Осень.

Зелёные куртки.

Хлещет ветер жестоко.

Из рук в руки —

листовки.

Осень.

Русалочка

Ты ходила – словно по воздуху,

так движенья были легки,

пританцовывая, как гвоздики,

ты вбивала в пол каблучки,

как мелькали туфельки белые! —

эта лёгкость моднейших зверств.

Кто же знал тогда, что ты бегала

по гвоздям – остриями вверх!

Я смотрел лишь вперёд, решая,

как пройти подальше от лжи,

что нас ждёт на следующем шаге,

кто готовит для нас ножи,

где дорога ещё свободна —

ведь нельзя идти по любой.

А ты знала, что и сегодня

каждый шаг – боль.

Мы опаздываем, мы бегаем,

а за нами, ног не щадя,

рвутся наши девчонки бедные —

по иголочкам, по гвоздям.

Оглянись – тут нет ли твоей вины?

Ну куда на полную жмёшь!

Наизнанку шиповки выверни —

вот тогда, может быть, поймёшь.

В суматошных своих занятиях

забываем мы всё и вся,

по кровавым гвоздям распятия

ты спешишь, свой крест пронося.

Нам идти и идти с тобою,

а судьба крута и горька.

Я готов принять твои боли.

Я несу тебя на руках.

Вильнюс

Клинки кирпичных кортиков

рванулись вверх свечами,

мне костью в горле готика —

по классике скучаю,

мне эти крыши красные —

как наши транспаранты,

когда их оптом в праздники

несут дегенераты.

Я улицами старыми

шатаюсь, полируя

бухого пролетария

ненужное оружье,

а сам он спит за стойкою

спокойно и удобно,

с опустошённой стопкою

в мозолистой ладони.

Жара. В духовке между стен

как в душегубке маясь,

ищу какую-нибудь тень,

мечусь, схожу с ума я.

И по ночам не спится.

Жизнь – вечный понедельник.

И не хватало – спиться.

Но не хватает денег.

Любовь

Тщетность преломленья трёх хлебов

пред толпою, жадной и голодной,

это называется – любовь,

или по-другому – безысходность.

Символ веры, чей собор вставал

на плите тройного отреченья.

Он свободой воли называл

горький долг забвенья и прощенья.

Хриплое дыханье всё слабей,

сохнет гной на веках воспалённых,

никнут крылья белых голубей

под орлами римских легионов,

благодарность купленных рабов

за определённость жалкой доли

кем-то будет названа – любовь,

кем-то – чаша слабости и боли.

У любви есть множество имён,

оправдать любое – не проблема,

сколько раз ты ими был клеймён!

как легко стирались эти клейма!

забывались радость и восторг,

старый день мутнел под ночью чёрной,

и включал неоновый восток

новый день, чьё имя – обречённость.

Мечемся в судилище слепом —

от плевел неотделимы зёрна,

жатва под безжалостным серпом

падает устало и покорно,

но среди камней и остюгов,

под осями колесниц походных

прорастает горькая любовь,

имя у которой – безысходность.

Служба спасения

Как легко я нравился женщинам!

как легко расставался с ними!

но слетались новые грешницы

в золотое сиянье нимба,

не ко мне – просто так, скучая,

что им свет мой! – и что они мне!

через год столкнёшься случайно,

скажешь – здравствуй! – не вспомнишь имени.

От Прибалтики до Сибири

чьи-то окна в ночах синели,

подо мною девчонки бились,

и хрипели, и сатанели,

но когда остывшее тело

опадало пустой перчаткой —

как расслабиться им хотелось,

влажный лоб мне в плечо впечатав!

Нарычавшись за день по-зверьи,

так доверчиво засыпали!

дефицит простого доверья

нас сводил в свистоплясках спален,

всех случайных подружек на ночь,

безнадёжно чуждых и дальних,