Саймон и программа Homo sapiens

Мне кажется, я никогда еще так не ждал чьего-либо ухода. Но, коснувшись занавеса, Мартин оборачивается:

– Просто интересно, а кто такой Блю?

– Никто. Он живет в Калифорнии.

Если Мартин думает, что я сдам Блю, он спятил.

Блю не живет в Калифорнии. Он живет в Шейди-Крик и ходит в нашу школу. Блю – ненастоящее его имя.

Он – некто. Может, даже мой знакомый. Но я не знаю, кто именно.

И не уверен, что хочу знать.

* * *

И теперь я уж точно не в настроении общаться с семьей. До ужина остался примерно час, а это значит, у меня есть час, чтобы превратить случившееся за день в школе в цепочку уморительных анекдотов. Такие у меня родители. Нельзя им просто рассказать, что у нашего учителя французского трусы очень заметно врезаются в попу, как стринги, или что Гаррет уронил поднос в столовой. Надо устроить из этого театральное представление. Говорить с ними – изнурительнее, чем вести блог.

Забавно. Раньше я любил болтовню и суматоху перед ужином. А сейчас не могу дождаться, когда окажусь за дверью. Особенно сегодня. Я задерживаюсь, только чтобы надеть поводок на Бибера и вытащить его на улицу.

Включаю плеер и пытаюсь раствориться в музыке Tegan and Sara, но не могу перестать думать о Блю, Мартине Эддисоне и об адском ужасе сегодняшней репетиции.

Значит, Эбби нравится Мартину, как и всем гетеросексуальным умникам, которые учатся по нашей продвинутой программе для поступления в университет. И на самом деле все, чего он хочет, – тусоваться с нами, когда Эбби рядом. Если подумать, вроде бы не смертельно.

Да вот только он меня шантажирует. А значит, шантажирует и Блю. И от этого мне хочется что-нибудь ударить.

Но Tegan and Sara помогает. Прогулка до дома Ника помогает. В бодрящем воздухе висит ощущение ранней осени, и люди уже раскладывают тыквы на ступеньках своих домов. Люблю это время. Люблю с самого детства.

Мы с Бибером пересекаем задний двор Ника и спускаемся в подвал. Напротив двери стоит огромный телевизор, на экране которого мочат тамплиеров. Ник и Лиа сидят в игровых креслах и выглядят так, будто не вылезали из них весь день.

Когда я захожу, Ник нажимает на «паузу». Это в его стиле. Гитару он бы не стал откладывать, но игру остановил.

– Бибер! – восклицает Лиа, и вот уже пес неуклюже устраивает задницу у нее на коленях, высовывает язык и дергает лапой. Рядом с Лией чувство стыда ему неведомо.

– Да нет, все нормально. Здоровайся с собакой. Считай, меня тут нет.

– О-о-о, тебе тоже почесать за ушком?

Я все-таки улыбаюсь. Это хорошо. Значит, все в норме.

– Нашел предателя? – спрашиваю я у Ника.

– Убил. – Он стукает по джойстику.

– Круто.

На самом деле мне плевать, как там дела у ассасинов, тамплиеров или любых других игровых персонажей. Но сейчас это то, что нужно. Мне нужны жестокость видеоигр, запах подвала и знакомые лица Ника и Лии. Ритм нашей болтовни и пауз. Бесцельность октябрьских дней.

– Саймон, Ник еще не слышал про «ле стринги».

– О-о-о. Ле стринги. C’est une histoire touchante[1].

– А с переводом? – просит Ник.

– Или пантомимой, – добавляет Лиа.

Оказывается, я классно умею изображать нашего учителя французского с эпичными трусами в попе.

Так что, может быть, мне все-таки нравится выступать. Немного.

Кажется, я чувствую то же, что в поездке с Ником и Лией в шестом классе. Не знаю, как объяснить, но, когда мы втроем, мы переживаем такие глупые идеальные моменты, в которых Мартин Эддисон просто не существует. Секретов не существует.

Глупые. Идеальные.

Лиа разрывает бумажную обертку и достает трубочку. В руках у них обоих огромные пластиковые стаканы со сладким чаем из «Чик-фил-эй»[2]. Давненько я там не бывал. Сестра рассказывала, что они жертвуют деньги на борьбу с гомосексуалами, и теперь ходить туда – сомнительное для меня удовольствие. Пускай они и подают молочные коктейли «Орео» – гигантские сосуды вспененной вкусноты. Но упомянуть об этом скандале в разговоре с Ником и Лией я все равно не могу. Я редко говорю с кем-либо о геях. Только с Блю.

Ник делает большой глоток и зевает, и Лиа тут же пытается попасть скомканной бумажкой ему в рот. Но Ник успевает его закрыть.

Она пожимает плечами:

– Ну и продолжай зевать, соня.

– Ты чего такой уставший? – спрашиваю я.

– Отрываюсь на полную катушку. Ночи напролет.

– Ну, если под «отрываюсь» ты подразумеваешь домашку по математике…

– НЕВАЖНО, ЛИА. – Он откидывается назад и снова зевает.

На этот раз Лиа попадает ему в уголок рта. Ник кидает бумажку обратно ей.

– Так вот, мне все еще снятся эти извращенные сны, – говорит он.

Я поднимаю бровь.

– Ух. Можно и без подробностей.

– Эмм, не такие сны.

Лиа краснеет до кончиков волос.

– Нет, – продолжает Ник, – просто они реально странные. Например, мне приснилось, что я в ванной, пытаюсь надеть линзы и не могу понять, в какой глаз какую линзу вставить.

– Окей. А потом? – Лиа спрятала лицо за Бибером, и голос ее звучит приглушенно.

– Ничего. Я проснулся, надел линзы как обычно, и все было нормально.

– Скукотища какая, – говорит Лиа и через секунду прибавляет: – Разве не для этого на контейнерах делают пометки?