Сайт нашего города

– Плывите, бл…ди, – сказали они парням на берегу реки. – Кто до того берега доплывёт, тот и свободен.

– Вы чего, совсем озверели, фашисты? – опять начали грубить парни, за что их снова били, а затем, раскачав за руки и ноги, бросили в воду.

Речка наша не очень широкая, но капризная и непредсказуемая, а местами – достаточно глубокая. Недалеко от этого места находится искусственный порог, поэтому течение здесь довольно-таки сильное, тем более в дождь. А на дворе уже начало осени, и вода в реках и озёрах по ночам становится ледяной.

Мужики стояли на берегу и, тяжело переводя дух после потасовки, внимательно смотрели на воду. Там, в темноте, которая уже стала рассеиваться перед рассветом, на поверхности показались две головы. Одна из них достаточно бойко продвигалась к противоположному берегу, а другая несколько раз уходила под воду, снова выныривала, захлёбываясь, и наконец окончательно исчезла в пучине волн.

– Утоп! – крикнул женский голос. – Спасайте, достаньте! Грех-то какой!..

– Ага, щас: разбежались, – сплюнул кто-то из мужиков. – Туда этой падле и дорога.

– А этот-то, первый-то… Ведь уйдёт, мужики!

Непотопляемый пловец доплыл до берега, вылез из воды, хотел крикнуть что-то оскорбительное, но не смог, так как зубы у него стучали от холода. Да так, что было слышно на этом берегу. Тогда он вытянул руку и изобразил характерный жест в виде кулака с распрямлённым средним пальцам.

– Да беги ты, дур-р-рак… – прошипел кто-то из баб.

Но в мужиках жест пробудил хищный инстинкт преследования, и тут в их толпе обнаружилось огнестрельное оружие в лице самозарядной винтовки.

– Игорёк, шмальни по гаду, – обратился владелец винтовки к одному мужику, который раньше служил конвоиром при камере смертников, и, как говорили, мог попасть в убегающего человека в полной темноте, ориентируясь по звуку топота его ног. – Жалко, если уйдёт.

– Только не насмерть, – запричитала Татьяна Филипповна.

Немногословный Игорёк молча взял винтовку и также молча сразу выстрелил, словно бы и не целясь. Парень на том берегу закрутился на месте и повалился на бок, дрыгая одной ногой.

– Уби-и-или-и! – разрезал предрассветную тишину истошный вопль. – Мужики, да что ж вы делаете?! Ну, намяли им бока, да и отпустили бы!

– Да ничего я не убил, – спокойно сказал Игорь. – Пуля под колено прошла. Надо ему ляжку ремнём перетянуть, а то кровью изойдёт.

– А где ещё-то один? – всполошился кто-то.

– На дне! – засмеялись в ответ.

– Нет, ребята, надо его достать! Нас же всех к уголовке привлекут.

– Если языком не будет никто болтать, так и не привлекут. А ежели кто лишнее ляпнет…

– Да вот же он! – закричали в сумерках.

Метрах в двадцати от места происшествия под нависшим над водой берегом полусидел утопленник. Видимо, его прибило сильным течением. Мужики разделились на две группы: одна побежала через хлипкий мостик на тот берег за подстреленным, а другая принялась вытаскивать утопленника. Подстреленный скрипел зубами, а утопленник не подавал признаков жизни, и это было хуже всего.

Уже почти рассвело. Раненного унесли в ближайший дом, где Татьяна Филипповна оказала ему первую медицинскую помощь, а утопленнику несколько раз делали искусственное дыхание, но это мало помогло. Его и тормошили, и хлопали по щекам, и переворачивали вниз головой, но он даже не булькал.

Никто не мог точно сказать, сколько времени прошло с момента данного происшествия. Кому-то казалось, что прошла целая вечность, а кто-то утверждал, что всего лишь пара минут.

– Ну я же просил, я ж говорил! – с пригорка катился на велосипеде участковый, подскакивая на кочках, отчего пару раз прикусил себе язык. – Я как чувствовал, что этим дело кончится.

Он бросил велосипед и подбежал к бездыханному грабителю:

– Кто это сделал?

– Мы, – смотрели мужики на утопленника такими глазами, какими смотрит Иван Грозный на знаменитом полотне Репина.

Если кто и сумел полностью выразить русский характер в изобразительном искусстве, так это Илья Ефимович Репин в картине, известной в народе как «Иван Грозный убивает своего сына». Картина запоминается не «колоритом в густых лужах крови, пролитых на горячие краски персидского ковра», а безумным и страшным взглядом царя-отца: сначала сделал дело, а потом ужаснулся своему деянию. И за этим остекленевшим взором кроется та исконно русская противоречивость, которая и является главной отличительной чертой загадочной русской души. Которую мы сами в себе не понимаем и не принимаем, иногда отрицаем, а бывает, люто ненавидим себя за то, что есть она в нас. Хотя ругать себя за это, всё равно, что обвинять зебру в её полосатости. Полосы чёрные и белые – всё соединено воедино на одной шкуре. Эта противоречивость – как орёл о двух головах, каждая из которых смотрит в противоположную сторону. Это несочетаемое сочетание европейского гуманизма и азиатской свирепости, деятельного Запада и созерцательного Востока происходит, должно быть, от местоположения России на рубеже двух разных миров.