Сахалин

 "Работал я в сапожной мастерской, - рассказывал мне один интеллигентный преступник, убийца, - вместе с нами работал некто Смирнов рецидивист, совершивший много преступлений, молодой человек. Ужас, бывало, берет слушать его разговоры. Не было у него и темы другой, кроме рассказов о своих убийствах. Он вспоминал о них с удовольствием, со смехом. Как он издевался над памятью своих жертв. В каком комическом виде представлял их предсмертные муки, мольбы, с каким цинизмом высмеивал их слова, их просьбы о пощаде. Просто, бывало, иногда работа падает из рук!

 Ужас меня брал при одном звуке голоса этого человека. А тут еще мое место на нарах как раз рядом с ним.

 Он спал с краю, я около. Просыпаюсь как-то от сильного толчка, гляжу, - лампа была как раз около наших мест, - стоит Смирнов около нар. Лицо белое, словно мелом вымазано, глаза страшные, широко раскрытые. Ужас на лице написан.

 Не подходи... - говорит, - не подходи... убью... не подходи... Дрожит весь, голос такой, - жуть берет слушать. Испугался я. "Смирнов, - говорю, - что с тобой? С кем ты разговариваешь?" - "Вон он, - говорит, - вон он... весь в крови... из горла-то, из горла как кровь хлещет... идет, идет... сюда идет... не подходи!.." Ухватился за меня, держится, руки холодные как лед. И у него зубы стучат и меня лихорадка бьет. "Господь с тобой! Кого ты видишь?" - "Он, он, последний мой", шепчет. "Да успокойся ты, дай я тебе воды принесу!" - "Нет, нет, не уходи... не уходи... А то он... он..." Так и пришлось вместе с ним до кадушки с водой идти. Он за меня держится, кругом дико озирается, боится на шаг отстать. Отпоил я его водой, - пришел в себя. Просил пустить его на мое место, - с краю лежать боялся, - я лег к нему поближе. "Страшно мне", - говорит. "Да зачем же ты днем-то над ними смеешься?" - спрашиваю. "Потому и смеюсь, что страшно. Ходят они ко мне по ночам. Вот днем-то и стараюсь храбрости набраться и куражусь".

 "Бахвальство" преступлением - это часто только крик, отчаянный вопль, которым хотят заглушить голос совести.

 - Душа преступника - это море, вряд ли когда бывает штиль.

 Здесь когда-то разыгрывался страшный шторм. Теперь колышется зыбь.

 А очень крупную зыбь так легко с первого взгляда принять за полный штиль.

 Преступление оставляет неизгладимый след, глубокую борозду в душе.

 Мне говорил один каторжник, жалуясь на то, что их заперли в кандальной за отказ от работ и две недели держали взаперти:

 - Что они? Убить нас, что ли хотят? Задавить, как насекомую какую? Да нешто человека возможно убить? Я вон как уж: кажется, убил! Сам слышал, как кости затрещали, когда топором по затылку хватил. "Нет, - думаю, - отдышится". Взял да еще голову отрубил прочь. Откатилась голова... А он все живет. Тут вот со мной и живет. Ни шагу не отходит. Меня в "сушилку"[50] посадят. Думают, одного, а он тут со мной, мой-то! "Не убивал бы, мол, меня, не сидел бы теперь во тьме кромешной". На кобылу ложусь, а он тут рядом с палачем стоит, зубы скалит: "Не убивал бы, на кобыле не лежал бы". Везде со мной, как тень, идет. Живет, и покуда я жив, жив будет, в могилу за мной, под безыменный крест пойдет. Человека совсем убить невозможно! 

II

 Мне остается сказать еще об одном сорте "бахвальства", очень распространенном с типичным представителем этого сорта бахвальства я вас сейчас познакомлю.

 Захожу в тюрьму.

 Вижу, арестанты собрались кучкой. В середине какой-то краснобай о чем-то горячо ораторствует.

 Увидал меня и перестал.

 - Помешал вам, что ли? Так уйду.

 - Зачем, барин? Кака-така помеха... Валяй дальше! Барин тоже послухает... Больно интересно.

 Рассказчик повествовал о том, как он бежал из тюрьмы.

 Слегка, "для приличия" пококетничав, рассказчик продолжал:

 - Ладно!.. Ударили, говорю я, тревогу. Весь караул, всю роту собрали, за мной: этакий рестант бежал! Бегут, а я от них. Они бегут, а я от них. Штыки сверкали, пули свистали... Так над головой и свищут. Мало-мало погодя, перестали. Все пули расстреляли. Ни одна не попала!..

 - С бегу стреляли-то? - интересуется молодой паренек, из "дисциплинарных".

 - С бегу.

 - Если бы приостановился кто. Стрелять способнее.

 - Тебя, дурака, не спросили, жалко! Фельдфебель! - обрывает его кто-то из слушателей, - валяй, дальше!