Сахалин

 На том же Владимирском руднике интересен другой надзиратель, Кононбеков, из бывших каторжников. Он - кавказец, сослан за убийство в запальчивости, во время ссоры.

 - Пустая ссора была! - улыбаясь, говорит красавец Кононбеков. - Да я шибко горачий кровь имею.

 На Сахалине он герой: он убил беглого каторжника Пащенка. За Пащенком числилось тридцать два убийства. Его побег из кандальной тюрьмы, с откованием от тачки, поверг в ужас весь Сахалин. Кононбеков его застрелил, и надо видеть, с каким наслаждением рассказывал Кононбеков, как он убивал. Как горят при этом его глаза.

 - Шел вот тут, по горке. Ружье имел. Ходил, нет ли беглых? Я горкой иду, а внизу шу-шу-шу в кустах. Я приложился, - трах! Только вскрикнуло. Из кустов человек побег. Я думал, промах давал.

 

Бросился в кусты, а там человек корчится. Как попал! Голову насквозь! А из него кровь, кровь, кровь...

 Бежавший из кустов был товарищ Пащенка, Широколобов.

 - Как же ты - так и стрелял без предупреждения? Ни слова не говоря?

 - Зачем говорить? Прямо стрелял!

 - И ты часто ходишь так?

 - Каждый день хожу: нет ли беглых? Беглый - стрелять.

 Словно на охоту.

 Интересен уголок, в котором живет Кононбеков. Идеальной чистоты кровать. Над кроватью лубочные картины: охота на тигра, лев, раздирающий антилопу, сражение японцев с китайцами. Издали - одни красные пятна. Кровь на картинах так и льет ручьем.

 - Покупал?

 - Покупал. Самые мои любимые картины.

 - О чем там толкует Кононбеков с арестантами? - спросил я как-то надзирателя, берущего по десять рублей за "скорую нагрузку".

 - О чем ему больше разговаривать! Рассказывает, небось, как он "у себя на Кавказе" убил или как Пащенка застрелил. Больше он ни о чем не говорит. Пустой человек! - махнул рукой практичный надзиратель.

 У этого Кононбекова какая-то мания к убийству, к крови.

 И под руководством таких-то людей должно совершаться нравственное "возрождение" ссыльных!

 В их руках судьба каторги.

 - Но чего же смотрят господа сахалинские служащие?

 Нужно прежде всего знать, из кого на девять десятых состоит контингент этих служащих.

 Самое слово "закон" приводит таких господ в исступление прямо невероятное.

 - Закон... - упоминает каторжник.

 - А?! Ты бунтовать! - топает ногами служащий.

 Нет ничего удивительного, что на Сахалине нет слова более ругательного, чем слово "гуманный".

 Мы беседовали как-то с одним сахалинским землемером об одном из докторов.

 - Гуманный человек! - отозвался землемер.

 - Вот, вот! - обрадовался я, что нашел единомышленника. - Не правда ли, именно гуманный человек!

 - Верно! Гуманный. Гуманничает только. А нешто с каторгой так можно? Вообще не человек, а дрянь!

 Мы говорили на разных языках.

 Гуманничает! - это слово звучит полупрезрением, полуобвинением в том, что человек "распускает каторгу", и для сахалинского служащего нет обвинения страшнее, как то, что он "Гуманничает".

 - Откуда они взяли, будто я какой-то "гуманный"! - оправдываются эти добрые люди.

 Бестужев, о котором я рассказывал в "свободных людях Сахалина", был первым служащим, с которым я столкнулся на Сахалине. Последним из служащих, с которым мне пришлось столкнуться при отъезде с Сахалина, был господин П. Ко мне явилась его жена.

 - Похлопочите, чтоб и нас взяли во Владивосток на японском пароходе.

 - А вы разве уезжаете?

 - Мужа выгнали со службы.

 - За что?

 - Глупость сделал.

 - А именно?

 - Над девочкой сделал насилие. Теперь подозревается.

 О высоте нравственных понятий этих господ можете судить хотя бы по следующему случаю. Одно официальное лицо, посетившее Сахалин, осматривало карцеры Александровской тюрьмы.

 - Ты за что наказан? - обратился он к одному из сидевших по темным карцерам.

 - За отказ быть палачом.

 - Верно? - спросило лицо у сопровождавшего его помощника начальника тюрьмы.

 - Так точно-с. Верно. Я приказал ему исполнять обязанности палача, а он ослушался, не захотел.

 "Лицо", известное и в науке своими просвещенными и гуманными взглядами, конечно, не могло прийти в себя от изумления.

 - Как? Вы наказываете человека за то, что он проявил хорошие наклонности? Не захотел быть палачом? Да понимаете ли вы, что вы делаете?!

 Понимают ли они, что они делают!

 Продрогший, иззябший, я однажды поздно вечером вернулся к себе домой в посту Корсаковском.

 - Рюмку водки бы! Погреться.

 - Водки нет! - отвечала моя квартирная хозяйка, ссыльно-каторжная. - Но можно купить.

 - Где же теперь достанешь? "Фонд" заперт.

 - А можно достать у...

 Она назвала фамилию одного из служащих.

 - Да неужто он торгует водкой?

 - Не он, а его лакей Маметка, из каторжан. Да это все равно: Маметка от него торгует.

 На Сахалине ни одному слову не следует верить. Во всем нужно убедиться своими глазами. Я надел арестантский халат и шапку и вместе с поселенцем, работником моих хозяев, отправился за водкой.

 Мы подошли к дому служащего. Поселенец постучал в окно условным образом. Дверь отворилась, и показался татарин Маметка.

 - Чего нужно?

 - Водочки бы.

 - А это кто? - спросил Маметка, разглядев мою фигуру.

 - Товарищ мой.

 Маметка, рассмотрев в темноте длинный арестантский халат и шапку блином, успокоился.

 - Сейчас!

 Он вынес бутылку водки.

 - Два целковых.