Сахалин

 - Он просто пришить бороду (обмануть) хотел, да побоялся что тот свезет тачку (донесет), ну, он его жуликом и пришил. Такой уж тому фарт!

 Разбери, кто это говорит, каторжанин или служащий из "чалдонов"? Это рассказ одного из смотрителей тюрьмы!

 У них и термины каторжные и взгляды, заимствованные у каторги.

 Когда эти люди берутся за благоустройство о. Сахалина, выходит или один смех, в роде Александровского тоннеля, или ужас в роде Онорских работ.

 Да ничего другого и получиться не может, когда за проведение дороги берутся забайкальцы, - люди, никогда в глаза не видавшие даже шоссейной дороги и не знающие, что это за чудище.

 Выросши среди каторги, "чалдоны", в противоположность служащим "российского навоза", чувствуют себя на Сахалине спокойно и отлично. Они занимаются себе хозяйственными делами и умеют все для себя очень недурно устроить.

 - У меня даже арбузы бывают! - хвалится перед вами "чалдон". - Каторжане мне оранжерейку построили!

 "Чалдон"-смотритель, желая перед вами похвастаться своей "деятельностью", прежде всего ведет вас показать свою квартиру, а затем обращает ваше внимание на дома других служащих:

 - Все я построил! Каковы палаты соорудил? Ась? Какие удобства!

 - Да это все заботы о служащих. А каторга-то, каторга как у вас?

 - Каторга?! С каторгой справляются надзиратели! Поверьте мне, батенька, с каторгой лучше надзирателя никто не справится. Только мешать ему не нужно. У меня надзиратели на подбор. Все из каторжан. Он сам каторжник, его каторга не проведет.

 Произвол, полнейший произвол надзирателей не встречает, при таких взглядах, никакого противодействия со стороны "чалдонов". Дореформенное Забайкалье - плохая школа для порядка и законности.

 Служащие "российского навоза", это, как я уже говорил, по большей части неудачники, люди, потерпевшие крушение на всех поприщах, за которые они хватались, ни к чему не оказавшиеся пригодными в России. Они "махнули рукой" и "махнули" на Сахалин.

 Они, по большей части, приехали сюда, наслушавшись рассказов, что на окраине не житье, а масленица, приехали, мечтая о колоссальных "припеках", которые умеют делать на арестантском хлебе смотрительские фавориты - тюремные хлебопеки, об огромных "экономиях", делаемых при поставках материалов и т. п. Здесь их ждало горькое разочарование. Все это "можно", но далеко не в таких размерах, как грезилось: "фактический контроль" мешает. Контрольные чиновники во все "нос суют".

 - Я вас спрашиваю, какая же выгода служить на Сахалине, терпеть эту каторгу? - спрашивают обыкновенно с горечью эти господа. - Какая выгода? Увеличенное содержание? Так и продукты здесь, за что ни возьмись, вдвое-втрое дороже? А доходы? Что соболей покупаем за квитанции? Доход, нечего сказать! Служишь-служишь, на тысячу рублей соболей вывезешь. Есть, конечно, такие, что водочкой поторговывают. Те хороший барыш имеют. Но ведь за это и под суд попадешь, нынче все строже и строже. Того, что прежде было, и в помине нет. Прислугу из каторжан берешь, и за ту в казну плати. То есть, никакого профиту!

 "Всякому лестно", конечно, пожить барином при крепостном праве, имея слуг и рабочих, которых, "в случае неудовольствия", приказал выдрать или посадить в тюрьму. Но и эти надежды сбываются плохо.

 Среди "оголтелого", отчаянного населения, - населения, которому нечего терять, господа служащие чувствуют себя робко. К тому же голод заставляет это население быть головорезами. На Сахалине убийства беспрестанны: убивают за двадцать копеек и говорят, что убили "за деньги", - такова "порча нравов" вследствие голода.

 И вот, с одной стороны, обманутые надежды насчет "привольного житья", с другой - вечная боязнь каторги, - все это, конечно, вызывает в господах служащих российского навоза очень мало симпатий к Сахалину и его обитателям.

 Большинство только "отбывает свой срок", ждет не дождется, когда пройдут три года службы, - только после трех лет можно вернуться с семьей в Россию на казенный счет. И господа служащие, как и каторга, только и мечтают о "материке". Весь Сахалин мечтает о материке, клянет и проклинает:

 - Этот остров, чтоб ему провалиться сквозь землю!

 И как люди мечтают! Я гостил у одного служащего, которому оставалось всего несколько месяцев до конца трехлетнего "срока". У него на стенке, около кровати, висела табличка с обозначением дней. Словно у институтки перед выпуском. Каждое утро он вставал и радостно зачеркивал один день.

 - Девяносто два осталось.

 - Да вы какие дни-то зачеркиваете? Прошедшие?

 - Нет, наступающий. Так скорее как-то. Все равно, - встал, уже день начался, можно его зачеркнуть. Веселее, что меньше дней остается!

 До такого малодушия можно дойти!

 Конечно, не от таких людей можно требовать, чтоб они интересовались бытом каторги, вникали, сообразно с законом, или несообразно ни с какими законами правят надзиратели каторгой.

 - А пропади она пропадом, вся эта каторга и надзиратели!