Сахалин

 - Раздевайся! - кричали ему все и показывали жестами, чтобы снимал рубаху.

 Кавказец, наконец, медленно разделся.

 Доктор подходил к нему с трубочкой и молоточком. В глазах кавказца светилось недоверие и страх. Он пятился.

 - Да не пяться ты, черт! Не пяться, говорят тебе!

 Кавказец пятился.

 - Переводчик, болван, что ты стоишь, как тумба? Объясни ему, что я ему ничего не сделаю!

 Переводчик опять принялся кричать, жестикулировать, приседать. Кавказец слушал его недоверчиво, косился на доктора, - которого он принимал за палача, что ли, - и вдруг сказал что-то коротко и односложно.

 Переводчик с отчаянием всплеснул руками.

 - Что он говорит?

 - Спрашиват трубочка у тебя зачем, вашискобродие!

 Доктору пришлось положить трубочку и молоточек, чтобы выслушать, наконец, кавказца.

 И на все это смотрел с улыбкой только один длинный поселенец Бардунов.

 - Неосновательный народ! - заметил он, когда очередь дошла до него. - Порядку не знают.

 - Раздевайся!

 - Не имею надобности, ваше высокоблагородие. Всем здоров. Только беспокоить вашу милость занапрасно.

 - Раздевайся, говорят тебе. Телесным наказаниям раньше подвергался?

 - Ни в жисть, ваше высокоблагородие. Впервой!

 - Потри его.

 Надзиратель потер его тело суконкой. Тело покраснело, и на нем ясно выступили полосы - следы прежних наказаний.

 - Что ж ты врешь! Драли?

 - Запамятовал, ваше высокоблагородие... Я этих самых розог, ваше высокоблагородие, ни есть числа при господах смотрителях принял.

 Было очевидно, что этот поротый и перепоротый арестант "валяет шута для храбрости".

 Его товарищ мрачно отвечал:

 - Здоров. Скорее бы. Волы не кормлены. Раздевайся еще! На-те. Смотрите. Жисть! Драли. Много. Сколько, запамятовал. Не упомню. Нешто у меня тем голова занята? Осмотрели? Слава Богу? Нельзя ли нас первыми? Там хозяйство.

 Осмотренные одевались, но штанов не подвязывали, а поддерживали их руками.

 - Все. Ну, ступай!

 Хрусцель стал у кобылы. Арестанты, переваливаясь, путаясь в полуспущенных штанах, вышли в сени.

 - Бардунов, покажи удаль! - крикнул кто-то со двора.

 Стоявшие толпой арестанты оглянулись:

 - Молчи ты, сволочь!

 Все стали по местам.

 Я стоял рядом с доктором, у него лицо шло пятнами.

 - Васютин Иван!

 Молодой паренек подошел к "кобыле".

 - Брось, брось штаны! - заговорили кругом.

 Но он только оглядывался, словно не мог понять, что ему такое говорят.

 - Штаны брось! - сказал Хрусцель и отвел ему руки. - Ложись!

 Васютин сел верхом на "кобылу", лицом к свету.

 Он был - белый, как полотно. Глаза бессмысленно смотрели вперед.

 - Да не туда головой. Туда! Ложись!

 Хрусцель взял его за плечи, свел с "кобылы", положил.

 - Руки убери! Обними руками "кобылу"!

 Васютин обнял руками доску.

 - Вот так!

 Хрусцель поправил ему рубаху.

 Стыдно было, стыдно невероятно смотреть на полуобнаженного человека, лежавшего на "кобыле".

 Хрусцель, словно пес, смотрел в глаза помощнику смотрителя.

 - Тридцать розог!

 Хрусцель взял пучок розог, необыкновенно ловко выдернул одну, отошел на шаг от кобылы и замер.

 - Начинай!

 Хрусцель свистнул розгой по воздуху, словно рапирой перед фехтованием, потом еще раз свистнул по воздуху справа, потом слева.

 Свист резкий, отчаянный, отвратительный.

 - Раз!

 Свист, и на вздрогнувшем теле легла красная полоса.

 - Два... Три... Четыре... Пять...

 Хрусцель бросил розгу, выхватил другую, перешел на другую сторону кобылы. Опять пять ударов по другой стороне тела.

 Каждые пять ударов он быстро менял розгу и переходил с одной стороны на другую.

 Свист заставлял болезненно вздрагивать сердце. Мгновения между двумя ударами тянулись, как вечность.

 Помощник смотрителя считал:

 - 29... 30...

 - Вставай... Вставай же!

 Васютин поднялся и сел опять верхом на кобылу. Глаза его были полны слез. Вот-вот потекут.

 - Совсем вставай! Иди же!

 - Две с половиной минуты! - сказал смотревший на часы доктор.

 Я думал прошло полчаса.

 - Медников Иван!

 Опять обнаженный до пояса, лежащий на кобыле человек.

 Снова свист, вздрагивания, красные полосы.

 Теперь плети!

 Хрусцель отложил розги, взялся за плеть и ловким движением разложил длинную плеть по земле.

 - Хрусцель, клади их.

 Хрусцель брал кавказцев за плечи, подталкивал к "кобыле", поднимал им руки и клал на "кобылу". Те тяжело рухались и лежали с темным обнаженным телом.

 Наказание было по "приговорам".

 Хрусцель по взгляду понял приказ помощника смотрителя и взял плеть за середину, там, где ствол плети переходил в трехвостку. Наказание - "в полплети".

 Хрусцель вертел свою плеть, словно ручку шарманки, три хвоста хлопали по телу, тело краснело и пухло.

 - Бардунов!

 С бледным-бледным лицом он подошел к "кобыле", сделал какую-то жалкую-жалкую гримасу, хотел улыбнуться.

 Начал ложиться на "кобылу".

 - Штаны, штаны брось! - остановил его Хрусцель.

 - Ежели законный порядок требует...

 Бардунова колотила дрожь, он беспомощно оглядывался кругом, словно затравленный заяц, и все силился улыбнуться, - выходила гримаса.

 Хрусцель толкнул его слегка в шею.

 - Ложись!

 Бардунов повалился и крепко ухватился за доску, чтобы не кричать, быть может.

 Хрусцель снова пустил плеть "по земли". Зловещее движение.

 Это было наказание не по приговорам, а уж сахалинское.