Сахалин

 Гловацкий, по его словам, от ужаса не помнил, что делал. Никто не видал, как он вечером привез жену назад. Знали только, что она сбежала. И Гловацкий почему-то захотел скрыть ужасный случай.

 - Почему, - и сам не знаю, - говорит он.

 Он снял труп с дерева, положил в мешок, пронес через сад и бросил в реку. Через несколько дней труп в мешке прибило где-то, ниже по течению, к берегу. Гловацкий на все вопросы твердил:

 - Знать не знаю и ведать не ведаю.

 По знакам от веревки нарисовали трагедию. И Гловацкий был осужден в бессрочную каторгу за то, что потихоньку привезя домой жену, он повесил ее и, чтобы скрыть следы преступления, хотел утопить труп в реке.

 Пусть он в этом и будет виновен. Не будем верить его рассказу. Ведь они все говорят, что страдают "безвинно". Тайну своей смерти унесла с собой покойная Гловацкая. И разрешить, кто прав, правосудие или Гловацкий, - невозможно. Но вот дальнейшие факты, свидетели которых живы.

 На Сахалин Гловацкий пришел в 1888 году. Как бессрочный каторжник, Гловацкий был заключен в существовавшую еще тогда страшную Воеводскую тюрьму, о которой сами господа смотрители говорят, что это был "ужас". В течение трех лет Гловацкий получил более 500 розог, все за то, что не успевал окончить заданного урока. Напрасно Гловацкий обращался за льготой к тогдашнему врачу Давыдову. Этот типичный "осахалинившийся" доктор отвечал ему то же, что он отвечал всегда и всем:

 - Что же я тебя в комнату посажу, что ли?

 За обращение к доктору Гловацкого считали "лодырем" и отправляли на наиболее тяжкие работы, - на вытаску бревен из тайги.

 - Три раза за одно бревно пороли: никак вытащить не мог, обессилел! - вспоминает Гловацкий одно особенно памятное ему дерево.

 Вообще в этих воспоминаниях Гловацкого, как и вообще в воспоминаниях всех каторжников бывший Воеводской тюрьмы, ничего не слышно, кроме свиста розг и плетей.

 Ведут, бывало, к Фельдману, только молишь Бога, чтобы дети его дома были. Дети, - дай им, Господи, всего хорошего, всех благ земных и небесных, - не допускали его до порки. Затрясутся, бывало, побледнеют. "Папочка, не делай этого, папочка, не пори!" Ему перед ними станет совестно, ну, и махнет рукой. Вся каторга за них Бога молила.

 Но и это было небольшим облегчением.

 - Что Фельдман! Старшим надзирателем тогда Старцев был. Бывало, пока до Фельдмана еще доведет, до полусмерти изобьет. Еле на ногах стоишь!

 Все тяжелее и тяжелее было жить этому измученному человеку. В 92-м году он и совсем, как говорят на Сахалине, "попал под колесо судьбы".

 - Иду как-то задумавшись, - вдруг окрик: "Ты чего шапки не снимаешь?" Господин Дмитриев. Задумался и не заметил, что он на крылечке сидит. "Дать ему сто!"

 Но Гловацкому дали только 50. После пятидесятой розги он был снят с "кобылы" без чувств и два дня пролежал в "околотке". Не успел поправиться, - новая порка. Играли в тюрьме в карты рядом с местом Гловацкого. Как вдруг нагрянул тогда заменявший начальника округа Шилкин. "Стремщики" не успели предупредить, тюрьма была захвачена врасплох. Карты не успели спрятать и бросили как попало, на нары.

 - Чье место? - спросил начальник, указывая на карты.

 - Гловацкого!

 - Сто!

 - Да я не играл...

 - Сто!

 И Гловацкому, действительно, вовсе не играющему в карты, "всыпали" сто. На этот раз Гловацкий выдержал всю сотню, но после наказания даже тогдашний сахалинский доктор положил его на три дня в лазарет и дал после этого неделю отдыха.

 - Только вышел, иду, еле ноги двигаю, - голос. Господин Шилкин перед очами. Ну, ей Богу, мне с перепуга показалось, что он из-под земли передо мной вырос. И не заметил, что он в сторонке сидел. "Так ты вот еще как? Ты сопротивничать? Не кланяться еще вздумал? Пятьдесят". Дали. Вижу, душа уж с телом расстается. Смерть подходит неминучая.

 Как раз в это время один кабардинец собирал в Воеводской тюрьме партию для побега. Кабардинцу предстояло получить 70 плетей. Он подбирал людей, для которых смерть была бы, как и для него, - ничто. К этой-то партии и примкнул Гловацкий. Бежали четверо кавказцев, Гловацкий и каторжник Бейлин, сыгравший впоследствии страшную роль в жизни Гловацкого.

 Бейлин после ухода из тюрьмы отделился от партии и пошел бродяжить один. А пятеро беглецов сколотили плот и поплыли по Татарскому проливу.