В полдень мы пробились к первой речушке с темно-коричневой водой – Уанги. Из болота поднимались обгорелые бревна – остатки моста, уничтоженного лесным пожаром.
Пришлось приниматься за строительство. Из черных, опаленных огнем бревен строим примитивный мост: два бревна поперек реки, остальные вдоль. Первая машина, подпрыгивая, преодолевает настил, проваливается в марь и, разбрызгивая грязь, с ревом выбирается на дорогу.
Редок гость в тайге! С первым из надсмотрщиков – Михаилом Сидоровичем Холявой встретились у одинокого домика.
– Хорошо добрались? Устали?..
Нетерпеливыми пальцами он развязывает привезенный нами узелок-посылку, вытряхивая печенье, достает фотографический квадратик. Прищурившись, смотрит.
– Сын!
Когда связист уходил в тайгу, сыну было двадцать пять дней. А сейчас со снимка смотрит довольная физиономия четырехмесячного бутуза. И долго еще не узнал бы надсмотрщик, как он выглядит, если бы не случайная оказия.
– Может быть, ночевать останетесь? – предлагает Михаил Сидорович. – Посидели бы, поговорили… Ну-ну… Путь, конечно, долгий. Поезжайте.
Только под вечер дорога потянулась наверх, по отрогам Западно-Сахалинского хребта. Чем дальше – тем гуще тайга, лапы лиственниц протягиваются над мотоциклами, все чаще начинают попадаться поваленные бурей деревья.
Глуши моторы!
Уткнулись в крупный ствол, повалившийся поперек тропы. Объезда нет.
Алексей Кукин вынужден достать из коляски двухручную пилу. Быстро сменяя друг друга, «пропиливаем» себе дорогу вперед.
Но это оказалось только началом. На Камышевом перевале – четвертом по счету перевале Западно-Сахалинского хребта, который нам пришлось преодолеть, – поваленные деревья стали попадаться все чаще, к стуку моторов присоединился тонкий звук пилы.
Поздно вечером мотоциклы остановились у одинокого домика в тайге – поста связи.
Надсмотрщик, невысокий человек в свитере и русских сапогах, протянул руку и представился весело и просто:
– Ванюшка…
Он хлопотал у печки, заправлял туристский суп терпкой черемшой, сам стелил постели. А вскоре произошел смешной эпизод, который подружил нас окончательно.
После ужина Виктор вышел на улицу, постоял минуту на крыльце и вернулся обратно. Закуривая, он спросил между прочим:
– Ванюшка, у тебя корова есть?
Надсмотрщик взглянул на него непонимающими глазами.
– …Да вот, понимаешь, стою на крыльце, а рядам через кусты кто-то ломится. То ли корова, то ли телка, – не разобрал.
Сорвав со стены ружье, Ванюшка одним махом выскочил на улицу. Выбежали и мы. Но в ночной тишине слышался только рокот ручейка в распадке.
Водружая охотничью одностволку на старое место, надсмотрщик вздохнул:
– Откуда у меня корове взяться, голова садовая. Это же на ключ медведь пошел…
Ночь… Ребята спят, намаявшись за день. Иван Павлович Тимофеев тихо рассказывает, прислушиваясь к звуку собственного голоса:
– Медведя у нас навалом… Как собак в хорошей деревне: хоть на двор загоняй! Такое случается, что расскажут – не поверите, подумаете, что охотничья байка. Шли по линии однажды двое, а собака, будь она неладна, медведя растравила, подняла. Обычно не идет он на человека, а тут видно крепко рассердился хозяин тайги, пошел… Оружия нет. Один успел на дерево вымахнуть, медведь за ним. Товарищ за винтовкой на пост побежал, благо недалеко. Пока он вернулся, первый уже устал ножом от медведя отбиваться. Товарищ приложился на бегу – бац! Тут оба с дерева упали – и медведь, и человек. Медведь вскочил и ходу в тайгу, а человек остался лежать… Да нет, стрелок вовсе промазал, просто медведь успел связисту здорово ноги ободрать…
У Ванюшки один из обычных участков на линии: двенадцать километров на юг, семь – на север, через перевал. Дежурит он, как и остальные связисты, один. Сам сажает в печку хлеб, варит супы и каши, стирает и убирает. Да и хозяйство невелико: ящик с продуктами, дробовик с «жаканом» в стволе, пяток кастрюль, стол, на котором стоит селектор, здоровенный котище Васька, нары и над ними «джампанг» – ороченская палатка из марли, защищающая спящего от комаров.
А работа?.. Что ж, обычная, как и другие. Двенадцать раз в месяц Ванюшка затягивает потуже башлык от комаров, бросает на плечо «когти», сует за пазуху телефонную трубку и отправляется в обход по линии. Бормоча под нос песни, шагает через бурелом, карабкается на сопки, переправляется через речушки, пробирается через болота.
Остальное время надсмотрщик проводит дома, дежурит у селектора. Каждую минуту может поступить сигнал о повреждении. Почва в здешних местах гнилая, лиственницы сплетаются корнями. Одно дерево тянет за собой другое, третье. Рвут провода, как паутину. Недавно ветер был сильный, в трех местах линию порвало. Самое трудное время – с ноября по январь, пурга лютует, валит лиственницы сотнями. На ликвидацию же обрыва положено не более двух часов. Это – закон для связиста.
Но когда работа есть – все-таки лучше. А выпадут зимой ясные дни – скучно делается. Словом не с кем перемолвиться. Разный ералаш прут по селектору от скуки.
А потом, глядишь, снова добрая пурга, и человек забывает обо всем, кроме работы…