Сахар на обветренных губах (СИ)

— Он вбил себе в голову, что я всё ещё недоделан. А он, как порядочный гражданин… — едкая усмешка коснулась губ мужчины. — … не мог просто так бросить недоделыша. Тестю внушил, что я реально его сын, от которого он не может отказаться и… В общем, регулярно приезжал, чтобы меня воспитывать. Ходил на родительские собрания вместо мамы, подпитывался там информацией, а вечером проводил воспитательные… беседы. Заодно маму контролировал. Он ведь до последнего считал её своей собственностью. Да и сейчас наверняка считает. А ещё приводил ко мне Вадимку, внушал нам обоим, что мы братья, должны держаться вместе и всё в этом духе. Вадимка малой был. Вёлся на всё это. А потом отчим, когда Вадимка пошёл в первый класс, придумал «классную» схему по его воспитанию. За все его косяки он бил меня. Самого Вадимку бить нельзя было, как и его мать. Там же есть авторитетный дед, да и отчима теперь от той золотой кормушки, к которой его приставили, не оттащишь. В общем, Вадим косячил, а получал я. С шестнадцати лет, почти полтора года я огребал за двоих. Вадим по началу пытался сочувствовать, плакал, даже пару раз защитить меня пытался, а потом выкупил прикол — он же может делать всё, что захочет, но ему за это ничего не будет. Так я и огребал почти до окончания одиннадцатого класса. А потом, видимо, потому что я физически окреп и поднатаскался во всяких уличных драках, я избил отчима. Наконец, смог дать ему отпор. Я об этом не жалею. Нисколько. Даже, наверное, повторил бы ещё раз. Единственное, в чем я себя виню, спустя столько лет, это в том, что всё это видел Вадимка. Он тогда жестко испугался. Наверное, подумал, что после отчима я побью ещё и его. Честно говоря, я сам себя тогда испугался. Но я просто выкинул их из квартиры. Больше отчим при мне порог не переступал.

— И он так просто спустил вам то, что вы его избили? — я слушала и не верила, что такое действительно бывает в жизни.

— Он записал это в свои заслуги. Ну, то, что я его избил и выкинул, — усмехнулся Одинцов. — Типа, наконец-то он воспитал мужчину.

— Больной.

— Потом я закончил школу, уехал в другую область и поступил там в универ с уверенностью, что больше отчим не сунется в нашу квартиру. Но через два месяца позвонила соседка и сказала, что он опять приехал, избил маму и её увезли в больницу. Оказалось, что это не первый раз. Просто до этого мама молчала о том, что он приходит. Хоть я и спрашивал у неё. В общем, пришлось возвращаться, переводиться на заочку в наш универ и присматривать за мамой. И лекарь, и охранник… Как бы сильно я на неё не злился и ненавидел за то, что она каждый раз открывает ему двери, пока меня нет, я не смог перестать её защищать.

— Просто вы хороший сын и человек.

— Хороший сын и человек увёз бы её отсюда за собой, — холодно припечатал Константин Михайлович, поставив кружку с чаем, к которому так и не притронулся, на столик между нами. — А я не смог найти доводов и уговорить её на этот переезд. Так она здесь и умерла.

— Ужас, — выдохнула я едва слышно и шумно сглотнула, чтобы погасить выступающие слёзы. — На вашем фоне моя жизнь не так уж и плоха, — я попыталась изобразить подобие улыбки на своих губах, но горечь при взгляде в голубые глаза напротив не позволила мне поднять даже одного уголка губ.

— Ну, а ты, Мельникова?

— Что я?

— Теперь твоя очередь. Рассказывай, как докатилась до жизни такой, — с легкой улыбкой Константин Михайлович вновь откинулся на спинку стула и, слегка склонив голову, начал молча смотреть на меня.

От его взгляда, ожидающего историю, стало неловко.

Я тоже хотела поставить кружку на столик, но остановила себя, поняв, что она нужна мне хотя бы для того, чтобы смотреть в неё и не видеть, какими глазами будет смотреть на меня Константин Михайлович, слушая мой нисколько не радужный рассказ.

— Вы, наверное, и так всё поняли. В общих чертах.

— Расскажи всё сначала. Ты кому-нибудь раньше рассказывала обо всём? Вот прям, чтобы ничего не утаить?

— Нет, — выронила я едва слышно. — Некому. Да и я привыкла делать вид, что у меня всё хорошо.

— Вот и выскажись. Сейчас. Это полезно. Для души. Правда, я высказывался о наболевшем всегда пьяный и пацанам, но мне и от этого становилось легче. Хочешь, налью? У меня целый мини-бар коньячных взяток от заочников, — усмехнулся мужчина.

— Ненавижу алкоголь, — поморщилась я брезгливо и даже слегка раздраженно. Запах перегара снова стал слишком осязаемым.

— Ты помнишь своего папу? Настоящего. Я своего не помню вообще. Даже фотографий не осталось.

— Помню, конечно. Вот, — я вынула из кармана домашних штанов телефон и показала фотографию папы, которая сейчас стояла у меня на заставке.

— Ты на него похожа.