Какое-то время я возил с собой в кое-как сплетенной из веток корзине молодого страуса, которого нашел, бродя по диким зарослям. Благодаря легкости, с какой он привыкал к людям и животным, издаваемым им тихим, свистящим звукам и страсти хватать все светлое и блестящее, он доставлял нам приятное развлечение в монотонном течении нашей жизни. В этот день мы не обратили должного внимания на то, что молодое животное не может долго оставаться без воды, и, вернувшись, застали его в таком плачевном состоянии, что решили быстренько его забить. Конечно, в качестве праздничного угощения к святому вечеру мясо при его безвкусной нежности было не чересчур аппетитным. Тем не менее оно внесло желанное разнообразие в нашу однообразную пищу. Правда, Хамму пришел в ужас, видя, как я ем голову, потому что во многих местах считается несомненным, что тот, кто съест мозг страуса, опустится до умственных способностей этого животного.
25 декабря через три четверти часа после выступления в западном направлении мы оставили к северу от дороги котловину с натроновым болотом, расположенным в ее центре; затем пересекли в юго-западном направлении низину с пятью небольшими деревнями канембу и значительными стадами коров кури, миновали узкую и плоскую Эннери-Кидди, откуда те получают нужную им воду, обошли по северо-западной дуге еще одну долину сходной формы и добрались (через два часа после выхода) до плоской, поросшей пальмами дум равнины, которую мы пересекли в первоначальном западном направлении. Спустя полчаса к югу от нашей дороги осталась продолговатая, вытянутая с севера на юг долина Гирринчи (арабы называют ее Арноко ас-Срир), а еще через час собственно долина Арноко, которую перешеек делит на две овальные половины, причем северная обладает обильными залежами соды. В течение следующего часа мы отклонились от западного направления к югу и после пятичасового перехода разбили лагерь в непосредственной близости от одной деревни кадава на западном склоне Эннери-Чинти. У этой долины округлая форма, она довольно глубока и поросла лишь скудной растительностью.
Но стада крупного рогатого скота были здесь такими большими, каких мы еще не встречали в Канеме. Действительно, опустошительная эпизоотия свирепствовала в северо-западном Канеме меньше, чем в других местах Судана, и на этом-то и строили свои расчеты Халуф и арабы.
Мы намеревались провести один день в Чинти в ожидании магарба, которые собирались доехать вместе с нами до Борну. Они прибыли поздно вечером, по их пожеланию мы остались там и на второй день. Здесь распространился слух, что вандала, до границ которых мы теперь добрались, задумали переселиться в Борну, так как были недовольны наложенной на них недавно податью в виде скота. Хазаз тотчас отправился на соседнюю стоянку подразделения кеделы — Зезирти, чтобы удостовериться в этом, и узнал, что те действительно ушли на запад. Поскольку кочевники вместе с семьями и всем скарбом продвигаются медленно, можно было ожидать, что мы встретимся с ними по дороге. Действительно, мы нагнали их уже на следующем дневном переходе (28 декабря) через три с половиной часа. В это время мы двигались на запад-северо-запад по той же самой пересеченной местности с высокими холмами и редким лесом, с какой мы уже здесь встречались, когда ехали из Борну. Через три часа мы прибыли в Эннери-Чанга, прошли по ее южному склону и еще через полчаса остановились лагерем в непосредственной близости от дуара людей кеделы Зезирти. Их мужчины сразу же появились у нас, и начались бесконечные переговоры, которых я так боюсь. Речь шла не столько о требовании 500 голов скота, казавшемся им невыносимым, сколько о той самонадеянности, с какой Халуф позволил себе распоряжаться ими. Он появился днем, одетый в великолепную, сине-черную хаусанскую тобу и в красный тюрбан из толстой ткани, увешанный множеством амулетов в футлярах из зеленой кожи. Он решительно отверг обвинение в каком-либо дерзком произволе с его стороны и утверждал только, что лишь открыл арабам возможность, на которую ему дали право сами вандала, но что они никак не были связаны этим решением.