Сахарные барашки

Стяпукас стоял в стороне, униженный, пристыженный, и долго смотрел на детей старосты.

— Обмотал себе онучами ноги, как нищий! — стрелой промчавшись мимо, бросил старший.

Стяпукас не выдержал и отрезал:

— А мне отец еще лучше коньки выкует!

— Да твой отец и ковать не умеет! Вот наш выкует все, что только захочешь, — ответил младший.

— А мой отец может дудку из меди выковать и ружье тоже, — не сдавался Стяпукас.

— Попроси своего отца, может быть, он крючок тебе выкует, чтобы нос чистить. Вон какая сопля, целая сосулька висит! — словно кнутом стеганул Стяпукаса Прунце и, пронесясь мимо, так сильно толкнул его, что тот только всплеснул руками и, взмахнув в воздухе своим деревянным коньком, растянулся на льду.

Старостины дети хохотали до упаду. Как только Стяпукас поднялся, забияки толкнули его еще раз. Однако ему кое-как удалось отползти со льда. Мальчик отряхнул снег и сказал:

— А я зато знаю одну вещь… У нас на гумне что-то есть, а вы не знаете. Вот вам! Если бы я вам рассказал, вы бы мне все на свете отдали — и органчик, и коньки, и всех голубей отдали бы, вот вам! А я не скажу!

Старостины дети сразу насторожились. Их одолевало любопытство. Прунце, подкатив к Стяпукасу, спросил его уже совсем другим тоном:

— А что же такое у вас на гумне?

— А вот не скажу!

— Чего же ты разозлился? Хочешь — я сниму коньки, и ты катайся сколько хочешь. Целый час можешь кататься. Только скажи.

— А вот не скажу!

— Не скажешь?

— Не скажу.

— А если я пару желтых голубей тебе дам?

— Все равно не скажу!

— А если книжку с картинками?

— Не скажу!

Прунце носился так быстро, что никто за ним не мог угнаться.

Прунце схватил за руку пытающегося улизнуть Стяпукаса и стал выкручивать ему пальцы. От боли у Стяпукаса даже в глазах потемнело. Только теперь, увидев искаженное злобой лицо Прунце, мальчик понял, что попал в лапы жестокому, беспощадному врагу и никакими мольбами от него не отделаться. Стяпукас понял, что он совершил что-то страшное и непоправимое. Всем своим существом мальчик чувствовал, что он не должен был говорить этого. На короткое мгновение ему представился человек, лежащий на гумне, в сене, потом мужики, повешенные на Бурбинской пустоши, и душу его охватил страх.

— Скажешь или нет? — кричал Прунце.

Повалив Стяпукаса наземь, он вывернул ему руку и так придавил коленями грудь, что у бедняжки захватило дыхание.

Поняв, что больше ему уже не выдержать, Стяпукас сквозь слезы крикнул:

— Ну пусти, тогда скажу!

Его охватило желание только на один миг освободиться от мучений, а потом — хотя бы смерть… Прунце отпустил его руку.

— Это заяц, — сказал Стяпукас первое, что пришло ему на ум.

И это его спасло.

— Какой заяц, живой или мертвый? — быстро спросил Прунце.

— Мертвый, — ответил Стяпукас, еле соображая, что говорит.

Прунце встал, опустил руку в карман, вынул оттуда горсть гороха и высыпал его в рот. Он смотрел на Стяпукаса, жевал и смотрел. Оба его брата стояли рядом.

— Ясно, — произнес наконец Прунце. — Теперь ясно, кто наши капканы в кустах очистил. Это ты, да?

— Я… — ответил Стяпукас, совсем не боясь мщения, ожидая его, принимая на себя мнимую вину, только чтобы сберечь великую тайну гумна.

— Сколько зайцев ты нашел в капканах? — снова спросил Прунце, угрожающе меряя Стяпукаса глазами с головы до ног.

— Одного, — спокойно ответил мальчик и медленно прикрыл лицо локтем.

— Врешь, вор! — крикнул Прунце и нанес Стяпукасу такой удар под ложечку, что тот только охнул; согнувшись, он ухватился за бок, но не упал.

Второй удар Прунце пришелся ему в подбородок, и тут уже Стяпукас упал, стукнувшись затылком о лед. Мальчику показалось, будто кто-то накинул на солнце платок, потом из глаз его посыпались искры, и стало совсем темно…

Очнулся Стяпукас, когда вокруг никого уже не было. Исцарапанный коньками лед блестел так, что на него было больно смотреть. Мальчик приподнял голову и почувствовал нестерпимую боль. Изо рта его струйкой текла кровь. Видел он одним только глазом. Стяпукас попытался было встать, но снова опустился на лед. В первый раз в жизни он громко и горько заплакал. Он представил себе, что так и умрет здесь, на льду, и что вороны выклюют ему глаза. Но это же придало Стяпукасу сил, и он пополз.

Как мальчик добрался до дому, как встретила его мать, он не помнил, только когда его раздевали и перевязывали, он все время повторял:

— Я катался, мамочка, я катался, катался и…

— И упал, мой маленький… — подсказала мать.

— И упал… — обрадовался Стяпукас.

Ему помогли произнести слово, которое он уже некоторое время так безуспешно старался выговорить.

Когда Стяпукас выздоровел и в первый раз подошел к окошку, он увидел, что не только речушку, но и большую реку затянуло льдом. Он повернулся и внимательно посмотрел на отца, а потом на мать, но раз тайна, значит, тайна, и Стяпукас не стал задавать никаких вопросов. Только на гумно отец его больше уже ничего не носил.

1945

ТУРМАН