Сахарные барашки

Целую весну Мотеюс все ходил да ходил по деревне. Карманы у него были набиты бумагами, повестками, которые он вместе с Урнежюсом разносил по дворам. Дела у него было много: то надо было засеять пустующую, оставшуюся без хозяев землю, то, пока дорога хорошая, вывезти лес. Не успеешь с одним делом покончить, опять хлопочи: то нужно новоселу коня приобрести, а этот вернулся из армии без ноги — корову просит. Мотеюса не проведешь: знает он, сколько скота осталось у богатеев и вчерашних помещиков. А ведь только им государственные поставки молока назначишь — половина коров немедленно исчезает из хлевов. Один бормочет, что, дескать, у него еще перед пасхой корова пала, другой доказывает, что это и не его корова вовсе, а снохи или тестя, который отделился. Так тебя опутают, так закрутят, что голова кругом пойдет. А все это одна дьявольская хитрость, чтобы народную власть обмануть! К какому-нибудь хозяину зайдешь вместе с агрономом землю измерить, имущество переписать — и не почувствуешь, как один тебя за локоть ухватит, другой — под руку и уже в горницу зовут, уже за стол сажают. Мотеюс отлично понимает: только сядь с ними за стол — и рука твоя уже подмаслена, ты уже не председатель, а тряпка. Но Мотеюса так легко не проведешь и к столу богатых хозяев не заманишь. Почему они прежде даже и не знались с ним? Почему в панские времена за каждый красный флаг, вывешенный на верхушке березы или на телеграфном столбе, богачи глаза ему кололи, все никак не могли простить, что он когда-то помещичью землю делил? Ведь не из уважения же сейчас и не от любви вьюном вертелись перед ним богатеи: всякими способами старались они опутать его своими холстами, подмаслить хорошенько его, как овсяный блин, только чтобы он укрыл их лишнюю коровку от властей, чтобы не трогал их закрома.

Мотеюс знает: дай им теперь власть, они всех новоселов, всех прежних батраков вилами переколют. В глаза они тебе нежным, ласковым голосом поют: «Ай, разве не хватает нам этой земли, разве нам жалко? Пусть и другие обрабатывают!..» А достаточно Мотеюсу не так бумагу прочесть, ученое слово не так выговорить, как он уже чувствует на себе их насмешливые взгляды, которые как будто говорят: «И ты сюда, неуч!.. Тоже власть нашлась! Лучше бы подрядился навоз нам возить…»

Как же мог им понравиться Мотеюс, если не уступал он им ни единого зернышка, ни одной капли молока! Вот их сельсовет и выполнил план государственных поставок первым. Мотеюс хорошо видел, с какой злобой следят за ним богатеи, как дрожат от ненависти их руки, когда они принимают от него повестки и разные бумаги. Как-то раз, под утро, Мотеюс увидел приколотый к его воротам листок, в котором ему грозили расправой, если он не уберется из деревни.

И это Мотеюса не удивило. Он знал, что его работа не одному пану помещику острой костью поперек глотки стала. С удвоенной бдительностью приглядывался он и прислушивался ко всему, что творится. Неожиданно появлялся он в деревнях и, сделав свое дело, так же неожиданно исчезал. Когда муж задерживался, Агнешка начинала уже побаиваться, но, увидя, что он возвращается невредимым, успокаивала себя: «Одно счастье, что он водке меру знает…»

Закончив работу, Мотеюс крепко задвигал засовы на двери. Ложились спать они с женой за печкой, у стены, где не было окон.

Однажды летом, когда ему пришлось заночевать в волости, он под утро возвращался домой. Только свернул с большака на свой участок, как, сам не зная почему, остановился. Занятый своими мыслями, старик машинально глядел на что-то белое — не то на тряпку, не то на бумажку — и зашел в рожь посмотреть, в чем дело. Хлеба в этом месте были примяты и кое-где вытоптаны, на земле был просыпан табак, тут же валялся разбухший от росы окурок. На влажных колосьях трепался прилипший скомканный листок газеты.

«Ага, — сказал себе Мотеюс. — Видно, здесь лежал не один человек, и было это совсем недавно: рожь еще не выпрямилась».

Вернулся Мотеюс домой озабоченный. Жене он ничего не сказал, но днем, улучив минутку, разыскал доски и заколотил окно.

С этого дня он спокойно принялся ждать. Ожидая «их», он не боялся лихой смерти от вражьей руки (смерти, какою погиб и его сын), потому что душой чувствовал справедливость и правду того, что он делает и за что он готов умереть, и это придавало ему силы и бесстрашия.

Как-то раз ночью Мотеюс внезапно проснулся и, быстро сев на кровати, прислушался. Кто-то как будто легко коснулся рукой его лба. Жена спала, а может, только притворялась спящей: в последнее время она жаловалась, что у нее «заячий сон», что ее все тревожит. Нет, на этот раз она действительно спала. Кругом было тихо, совсем тихо. Прошел сильный, но недолгий дождь, и Мотеюс чувствовал его влажную свежесть.