Сахарный тростник

«Кто такие Дирижеры? Нет, не те, кто делает обычную бесцветную музыку. Настоящий дирижер может раскрасить мелодию, съесть ноты и блевануть симфонией, от которой едет крыша, от которой хочется петь и умирать, танцевать на стекле, в потоке любви, счастья, оргазма, слиться в тотальной оргии цвета, света и звуков. Вот кто такие Дирижеры. В народе этих умельцев зовут Сублиматы. Это закрытая секта, культ, проповедующий смерть и жизнь. Слышали ли вы музыку богов?».

Это было написано в одном из учебников ровным почерком, шариковой ручкой. «Культура речи».

Мой отец Сублимат. Сочиняет музыку смерти. Потом через знакомых отправляет аудио в сеть. Что бы вы понимали, значение Сублиматов в обществе такое же, как и у мафии. Они на короткой ноге со всеми преступными организациями, в списках террористов мира они на первых местах.

Когда человек слушает музыку смерти, он ощущает почти физически потребность в причинении вреда другим. Такой человек идет убивать других. А если их нет, то убивает себя. Сублиматы – это террористы. Лишь приняв огромное количество психотропов, можно избежать чудовищного эффекта музыки. Один раз я слушал это под ЛСД. Это ужасно.

Мне надоело быть отшельником с горы (нет, не с той, на которой живет Кира). Я подал объявление и уже через пару часов один мужчина согласился принять меня. Карл Юзеф. Он пришел ко мне в отель, весь потный и грязный, в майке, загорелый. Карл сказал, чтобы я немедленно собрал все вещи и направился к нему, пока не кончился его перерыв на работе. Работает он лесорубом. Вещей было немного, поэтому мы быстро пошли домой к Карлу.

Он определил для меня место на маленькой веранде, постоянно солнечной. «У нас здесь тепло, не замерзнешь». В словах, движениях этот мужчина был резкий, быстрый, импульсивный. Как только я положил вещи прямо на пол, он сказал, что я за старшего и убежал на работу. Так я познакомился с Карлом Юзефом.

Домик у него был маленький, однокомнатный, где находилась и спальня, и гостиная, и кухня. Ни столов, ни стульев не было, лишь один матрас. Во дворе стояла ванна, в которой он, видимо, мылся. Еще что примечательно – забора у дома не было, а единственная входная дверь была сдвижной и не закрывалась. Вот так жил этот человек.

Моя любовь! Кира! Свет моих очей! Любовь – это странное чувство. Ты чувствуешь неописуемый подъем, ощущаешь небывалую энергию тела и души. Но вместе с тем это ест твою душу. Травит. Разлагает.

Любовь моя! Сколько бессонных ночей я провел, думая о тебе. Я пристрастился к диалогам, к нашим с тобой диалогам, которые никогда не произойдут. Как любил я мысленно ласкать тебя, ходить под руку, наливать чай по утрам, слушать тебя, твой голос, мой любимый голос. В голове своей я облюбовал каждый дюйм твоего тела, сказал все, что хотел сказать. Подарил все, что хотел подарить. Я миллион раз защищал тебя, и миллион раз ты была мне благодарна. Кира! Благодарю за то время, что я думал о тебе. Спасибо, что являлась ко мне во сне. Образ твой – он и сейчас рядом. Не забыть мне твоего запаха волос, не забыть твоего взгляда любимых глаз.

Прости меня. Прости меня, любимая.

Я эгоист.

Мысленно я распылил всю свою любовь на образ твой, истратил силы на ухаживания за призраком. И ласкал я не тебя, а себя.

Извини, но я полностью сгорел.

Я продолжать жить в этом городке и определенно точно чувствовал свое единение, слияние с ним. Все было родным, приятным сердцу. Словно я жил тут очень давно, но уехал в другое место, чтобы когда-нибудь вернуться. После переезда отношение с жителями улучшились. Меня больше не сверлили взглядами, за спиной не шептались. Еще одно – моя старая одежда истерлась и Карл дал мне свою, рабочий комбинезон; теперь я сливался с жителями Люцио, ничем не отличался. Встал как элемент мозаики. Помню, в это хорошее теплое время мне было очень хорошо.

«Блудный сын вернулся», – сказала мне одна старушка.

Но что же этот прекрасный цветок, моя Кира? Ничего не менялось. Она ходила такая же хмурая и неразговорчивая, как туча. Изредка стреляла в меня взглядом темных глаз. В этом плане она разочаровывала меня. Она не менялась. Во мне бушевала буря, каждый раз, когда я думал о ней. Я считал, что переживания и стресс толкают человека к развитию. Она же была неподвижна. Застыла во времени.

Мне все это надоело.

И я решил поехать к отцу. Вернуться в родной город, где я прожил всю жизнь. Я сказал Карлу, что уезжаю. Он молча кивнул, явно пропуская мои слова мимо ушей.

Поезд, мокрый перрон, капли на окне, месиво пролетающего мимо леса, тяжелые мысли – рассказывать мало. Я приехал в родной город Кокарда очень быстро. Собрался быстро, ушел на перрон. Быстро вышел из вагона и быстро пошел домой. Мы жили с отцом в многоэтажке, на последних этажах, совсем одни. На цокольном этаже я подошел к консьержке. Улыбнулся.

– Скажите, Рувельд Анде из 1489 квартиры дома?

Удивленный взгляд.

– Кто-кто?

– Рувельд Анде.

Консьержка полезла под стол, достала книги, бумажки. Стала что-то искать.

– Извините, такой у нас не проживает.

– Это проспект Маргиналов дом 45? – назвал я адрес.

– Да, – был ответ.