Но потом не успевал я успокоиться, как один из них заставлял меня подпрыгнуть, внезапно вылетев из чулана. Или я замечал мотылька, неподвижно застывшего на занавеске или притворяющегося мертвым на рукаве моего пальто. Я боролся с ними, разбрызгивал отраву, а когда удавалось, топтал их ногами или прибивал. Чем дольше все это продолжалось, тем сильнее мной овладевал страх. Я перестал посещать старую часть научной библиотеки, после того как мотылек вылетел из открытой книги. По ночам я задергивал занавески медленно, с помощью палки. Я спал плохо, в мои сны то и дело впархивали мотыльки, превращая их в кошмары. В темноте насекомые садились на мои руки и лицо, и в конце концов я стал спать, зарывшись под одеяло и дрожа от страха.
Постепенно я начал бояться и других существ, покрытых пухом: птиц, грызунов, даже кошек. Я больше не в состоянии был работать. Мое сердце билось стремительно, нервы были измотаны от постоянной бдительности и тревоги.
Так продолжается уже некоторое время. Но сейчас, когда я пишу эти строки, съежившись в полутьме за письменном столом, я вижу, что уже половина одиннадцатого. Я провел значительную часть этого майского вечера, глядя в окно на сад и цветущие, покрытые молодой листвой деревья, потому что выйти на воздух я не могу. Меня охватил странный паралич: эти приступы случаются со мной каждый день ближе к вечеру. Тело будто медленно сковывает льдом. Я не в состоянии ходить. Если сажусь в кресло, то потом не могу встать. Руки меня не слушаются, шея не поворачивается. Я вижу, слышу, дышу, но не могу издать ни звука.
В этом беспомощном состоянии я буду пребывать до утра. Я пытался убежать, но стоит мне шагнуть к двери, как меня сразу разбивает паралич. Небольшая передышка наступает, только если я не покидаю квартиру.
Хозяйка приносит мне еду, и каждый день мне удается уделить несколько часов работе.
Но даже если бы неведомая сила позволила мне сбежать, куда бы я отправился? Где бы скрылся? За мной не охотятся, на меня не нападают. Нет, безопаснее всего оставаться в моей комфортабельной тюрьме. Я даже был бы вполне счастлив, если бы не сгущающиеся сумерки, убыль света и приближение ночи. Потому что в это время я обречен выносить пытку, которой подверг его. Мотыльки появляются из каждой трещины и щели, из-за занавесок и из пространств между складками ткани, из-под подушек и кресел, из книг и из-под картин, с ковра и половика. Их все больше и больше, они будто рождаются из пылинок, летающих в воздухе. Меня окутывают вздымающиеся, роящиеся, трепещущие облака насекомых, они садятся на меня, застревают в волосах и оставляют следы пыльцы на моей коже. В их беззвучной атаке ощущается угроза, и я становлюсь их беспомощной жертвой. Мотыльки не причиняют мне вреда – только нагоняют страх. Иногда от них исходит едва уловимый запах праха и тлена. Мотыльки юркие, живые, с поблескивающими бусинками глаз, но одновременно они мертвые, иссохшие. Иногда мне чудится, что в узоре их крыльев и тел я различаю призрачный образ Сайласа Уэбба, но это, безусловно, фантазия, вызванная моим воспаленным разумом и неконтролируемым страхом.
Этот ужас может продолжаться час или всю ночь, две минуты или два часа. Я утрачиваю чувство времени и будто переношусь в пространство, где оно не властно. Молюсь, чтобы меня, как Уэбба, сразила внезапная смерть.
Но Сайлас Уэбб мстит мне. Моя месть была короткой и закончилась, едва начавшись, но теперь я в его власти, пока он не пожелает меня отпустить. Когда? Завтра? Через год? Через двадцать лет? Или он всегда будет меня преследовать? Не знаю. Чувствую только, что эта ночь еще не последняя. Ледяной холод растекается по моему телу, я уже не в силах пошевелить ногами. Темнота окутывает небо, крыши, деревья, сады, и скоро легкие крылья и тела мотыльков с шорохом облепят меня со всех сторон.
Двадцать первый мальчик