Саквояж со светлым будущим

Желтый пузатый мяч легко и весело катился по газону. Один из охранников побежал, настиг его, подобрал и кинул обратно.

Мирослава покачнулась на каблуках и ухватила Нестора за похоронный черный рукав.

— Так то ваша сыночка? — спросила она страшным голосом и улыбнулась страшной улыбкой. — В водичке?

Катерина помахала рукой купающимся и только после этого повернулась к поэтессе.

— В водичке сыночка, — сказала она, — и мужечка. Или как надо говорить по-вашему? Человечинка?

Маша Вепренцева наслаждалась разворачивающимися перед ней живыми картинами под названием «Страшная месть, или роковая ошибка». Даже про Воздвиженского позабыла.

— Так они освежиться… изволили… это хорошо, это правильно, Днипро еще не прогрелся, и детишкам в него… Нестор, что ты стоишь?! Вели подать сюда напитки! Сейчас же! Тимофей Ильич после купания захочет… освежиться… то есть он уже освежился…

Визжащая куча-мала посреди бассейна как-то закрутилась, повернулась и определилась — на мелководье, как дядька Черномор из синя моря, поднялся Тимофей Кольцов, с которого скатывалась вода. В каждой руке он держал по мальчишке. Один был худой и длинный, а второй покороче и поплотнее. Ни один из них до воды не доставал, они висели, хохотали, брыкались, но олигарх за бока держал их крепко, вырваться не давал.

Пройдя вброд примерно метров десять, он свалил мальчишек в воду, нырнул и вынырнул у самого бортика, под ногами у поэтессы Цуганг-Степченко.

Подтянувшись на руках, он выбрался на бортик, сел и свесил ноги.

— Тим, полотенце дать?

— Не давать. И так высохну.

В кармане у Маши Вепренцевой вновь грянул марш.

День такой сегодня. Сплошные марши.

— Тимофей… Ильич… — пролепетала поэтесса, — это вы!

Олигарх на нее даже не посмотрел.

— Вы! — повторила поэтесса и даже глаза на секунду прикрыла от изнеможения чувств.

— А не похож разве? — буркнул Тимофей Кольцов. — Мишка, заплывай справа, справа заплывай! Смотри, он тебя обходит! А ты… — тут он повернулся к жене, как будто, кроме них, на лужайке больше никого не было, — а как второго мальчика зовут?

— Сильвестр.

— Сильвестр, а ты не поддавайся ему, смотри, оборону держи!

— Я держу!

— Пап, мы молодцы?

— Салаги вы, а не молодцы!

— Похвали их, Тим. Смотри, как они стараются.

Телефон в Машином кармане продолжал наяривать марш. Джентльмен на дорожке беззвучно хохотал, Нестор озирался, словно выбирая направление, куда ему сбежать побыстрее. Охрана была безучастна, Катерина безмятежна, ее муж мокр с головы до ног и практически гол, а Мирослава Цуганг-Степченко была на грани обморока. Или истерики.

Есть ли грань между обмороком и истерикой и если есть, какова она?!

Ах, как жаль, что нельзя досмотреть представление до конца, вот беда какая!… Поминутно оглядываясь на «театр военных действий», Маша выбралась на дорожку, проскочила мимо джентльмена и рысцой побежала к дому, откуда ее все продолжал вызывать начальник.

Собственно, начальника она увидела на веранде с витражами. Лицо у него было желтым, а рубаха малиновой, и Маша не сразу поняла, что это именно от витражей. В руке он держал телефон.

— Дьявол тебя побери. Маша!…

— Не ругайтесь, Дмитрий Андреевич, я вам сейчас все…

Из распахнутых вглубь дома двустворчатых дверей, на ходу закуривая, вышел Илья Весник.

— А говорят, Кольцов приехал. Правда или нет, никто не знает?

— Я знаю, — сказала Маша. — Приехал.

— Откуда? Ты его видела?

— Он купается в бассейне, — сообщила Маша. — Со своим сыном Мишей. А его жена сидит в шезлонге.

— Какая осведомленность! — поразился Весник. — А нам его даже не показали! Кстати, я не знаю, как планируется обед, может, Тимофей Ильич с этим украинским кандидатом Головко будут отдельно обедать, и даже скорее всего. А мне бы надо с ним познакомиться…

Маша решила, что лучше не говорить Веснику о том, что с олигархом она уже познакомилась. Зачем понапрасну человека расстраивать!

— Наплевать мне на Кольцова, — пробормотал фрондер Родионов, — мне надо пару книг подписать, а ты шатаешься неизвестно где!

— Я сейчас их принесу, Дмитрий Андреевич!

— Да уж пожалуйста!

В это время со стороны бальной залы к ним приблизился еще один персонаж. Он не шел, а именно приближался — сияя улыбкой, безупречными зубами, безупречными волосами, безупречно отглаженным пиджаком. Маша скосила глаза. У Родионова пиджак был мятый. Льняной, летний, он становился мятым словно сам по себе, стоило только его надеть, но Родионову все это как-то подходило, и в мятом пиджаке он не выглядел… несвежим. Отглаженный персонаж, напротив, казался картонным, вырезанным из гламурного журнала.

Его звали Андрей Поклонный, и он был знаменитый актер.

Впрочем, когда он приблизился, оказалось, что улыбка относится не к Воздвиженскому и его компании, а к мобильнику, из которого, как видно, в ухо Андрею лилось что-то очень приятное.

— Ну, спасибо тебе, дорогой, — говорил он время от времени и с удовольствием взглядывал по сторонам, будто ожидая от окружающих, что они разделят его удовольствие. — Ну, спасибо тебе большое! Ну, а как же иначе…