Саквояж со светлым будущим

— Они свалятся с его костлявой задницы, — сообщил Михаил Кольцов и подбородком указал в сторону Сильвестра Иевлева.

Тот хихикнул.

— Он в крайнем случае руками их придержит, — хладнокровно ответила его мать, и Маша запротестовала.

У них есть собственные плавки. Она специально взяла на всякий случай. Она сейчас пойдет и принесет их, если, конечно, Катерина Дмитриевна уверена, что детям разрешат купаться. «Мы и спрашивать не станем!» — фыркнула Катерина Дмитриевна. В таком случае Маша идет в их с Сильвестром комнату. За плавками.

Катерина махнула рукой и снова полезла в кусты, а мальчишки, коротко посовещавшись, умчались к пинг-понговому столу.

Голоса удалялись, и Маша вдруг почувствовала себя брошенной. Единственный постоянно действующий мужчина ее жизни, сын, в данный момент совершенно ею не интересовался, ему «по приколу» в настольный теннис поиграть с новым приятелем, и Катерина Кольцова не разделила ее обиды, что уж говорить про Воздвиженского, который занят своими умными разговорами!

Она прошла вдоль живой изгороди по идеально подстриженной, пружинящей под ногами траве, вырулила на плиточную дорожку и несколько секунд соображала, в какую сторону идти к дому.

Участок был огромный, весь заросший лесом. Сосны, высоченные, смолистые, южные, стояли, не шелохнувшись, как будто грелись на солнце. Мирослава Цуганг-Степченко, встречая гостей, непонятно стрекотала на смеси русского и украинского языка, которую Маша совершенно не понимала, особенно когда говорили быстро, и из ее стрекотания выходило, что участок спускается к Днепру и там даже есть пляжик и песочек, и «дорогие гости», если желают, могут купаться, хотя «Днипро» нынче еще холодный, но, если все-таки они желают, ее «чоловик» их проводит.

Маша думала поначалу, что «чоловик» — это тоже прислуга, вроде садовника, а оказалось — муж.

Она свернула по дорожке налево и некоторое время шла, пока не сообразила, что идет не туда, куда нужно, потому что дома все не было видно, а дорожка явно забирала в лес. Не хватало еще только заблудиться!

Как и большинство женщин, Маша Вепренцева страдала ярко выраженным топографическим идиотизмом и могла три часа блуждать между двух сосен и пребывать в убеждении, что дороги назад уж точно не найдет никогда.

Она повернула и пошла в обратную сторону и скоро дошла до развилки. Один плиточный рукав уходил направо, а другой — круто налево. Маша остановилась в задумчивости.

Солнце пекло, птицы пели, пахло лугом и близкой водой — видно, не наврала Мирослава Цуганг-Степченко, и «Днипро» был где-то близко. Шее стало жарко, Маша подняла голову и посмотрела в небо. Оно было очень высоким и очень синим, будто нарисованным лаковой краской.

Снять бы пиджак и туфли, — брюки на самом деле тоже можно снять! — нацепить джинсы с драными коленками, чтобы не было жалко и чтобы ветерок продувал, сверху финтифлюшку, вроде той, что была на жене олигарха, и бродить под соснами, и ни о чем не думать!

Нет, думать что-нибудь романтическое, вроде того, например, что Родионов так не хотел лететь без нее, что даже согласился взять Сильвестра с ними! Может, она ему нужна больше, чем он думает, и даже больше, чем думает она сама, и уж точно больше, чем думают Весник, Марков, Табакова и Лазарь Моисеевич Вагнер, вместе взятые?

Ужасно, что в голове у нее такая ерунда. Ужасно.

Маша выбрала дорожку и пошла по ней. Дома все еще не было видно, зато издалека она услышала поросячий победный визг своего сына, значит, продвигается в правильном направлении.

С правой стороны от дорожки вдруг что-то сильно треснуло, словно палкой ударили по стволу, и чей-то голос сказал громко:

— Нет, не так!

Голос был женский, и Маше показалось, что она его узнала.

— А как иначе?! Как все это понимать?! Если ты не хочешь иметь со мной дела, скажи! Скажи, скажи!… И я тогда приму меры. — Это говорил мужчина.

— Вот именно, меры! — Маше, приостановившейся на дорожке, показалось, что женщина плачет. — Ты примешь меры! А обо мне ты подумал?! Ну что я буду делать?!

— Не знаю. Да мне это все равно!…

— Я не могу.

— А мне что прикажешь?… Я жду еще день, и все, поняла? Только один день.

— Но я же…

— А мне наплевать! Я тебе сказал, и все! Это мое последнее слово!

Женский голос принадлежал Лиде Поклонной, а мужской Маша так и не узнала. Затаившись, она ждала. Что будет, если кто-то из них выйдет на дорожку и увидит ее?!

— И не смей больше говорить мне, что не можешь, — продолжал мужчина. — Я не стану слушать. Еще день, и я сделаю это сам. Поняла? Я тебя предупредил!…

Видимо, Лида Поклонная рыдала за кустами, Маша слышала ее судорожные всхлипывания. Неужели косметолог ей не объяснил, что рыдать еще более вредно, чем поднимать брови?!…

Подумав про косметолога. Маша почувствовала себя свиньей. У человека проблемы, пусть даже у такого… своеобразного, как Лида, а она, Маша, нисколько ей не сочувствует.